Чтобы их оттуда выбить, уйдут дни. — Он с тоской посмотрел на крытые брезентом автомобили, стоящие на станционном дворе. — Как только они сообразят, что нам нужно, тут же подобьют цистерну и уничтожат грузовики.
Пламя пожара играло на блестящем желто-красном боку бензовоза — таком большом и уязвимом на открытом месте. Достаточно всего одной пули, чтобы прекратить его зачарованное существование.
«Нужно действовать немедленно», — решил он.
Остатки группы Уолли укрылись в тени здания штаба и вели ожесточенный огонь. Люди Брюса пробрались на верхние этажи гостиницы и заняли позиции у окон.
— Раффи. — Брюс тронул его за плечо. — Берем четверых, обходим штаб с другой стороны. Вон от того дома до стены штаба всего двадцать ярдов по открытой местности. Как только мы до нее доберемся, они нас уже не достанут, а мы сможем забросить в окно гранаты.
— Эти двадцать ярдов больше похожи на двадцать миль, — пробормотал Раффи, но, взяв мешок с гранатами, пополз к двери.
— Пойди выбери четверых, — приказал Брюс.
— Хорошо, босс. Мы подождем вас в кухне.
— Хендри, слушай меня.
— Угу.
— Как только я добегу вон до того угла, я махну тебе рукой. Мы будем готовы выйти. Прикрывай нас, как только можешь, чтобы они головы не высунули.
— Ладно, — ответил Уолли и выпустил еще одну короткую очередь.
— Смотри в нас не попади.
Уолли взглянул на Брюса и лукаво улыбнулся:
— Все бывает, сам знаешь. Ничего не обещаю. Ты так хорошо выглядишь в прицеле.
— Шутки в сторону, — сказал Брюс.
— А кто шутит? — ухмыльнулся Уолли.
Брюс нашел Раффи и четырех солдат на кухне.
— Пошли, — сказал он и повел их через задний двор, по переулку, полному тяжелого зловония, потом за угол и через дорогу, к домам позади штаба. Тут они остановились и сгрудились, чтобы собраться с духом. Брюс прикинул на глаз расстояние.
— Недалеко, — сказал он.
— Это как посмотреть, — проворчал Раффи.
— На эту сторону выходят всего два окна.
— И двух достаточно, а сколько вы хотите?
— Помни, Раффи, умираем всего один раз.
— И одного хватит, — сказал Раффи. — К чему разговоры, босс? От них только живот болит.
Брюс слегка выдвинулся из тени и замахал рукой в направлении гостиницы. Ему показалось, что с дальнего конца террасы ему замахали в ответ.
— Ну, все разом! — сказал он, глубоко вдохнул и, на секунду задержав дыхание, ринулся на улицу. И тут же почувствовал себя маленьким, совсем не храбрым и совершенно не защищенным. Казалось, что ноги движутся медленно, а сам он стоит на месте. Черные окна смотрели на него.
«Вот сейчас, — думал он, — вот сейчас ты умрешь».
«Куда, — крутилась мысль. — Только не в живот. Господи, прошу тебя, только не в живот».
Цепенеющие ноги несли его дальше, оставалось всего полпути.
«Еще десять шагов, — думал он. — Еще совсем чуть-чуть осталось. Только не в живот, Господи, только не в живот». Все тело сжималось в предчувствии беды, живот втянулся внутрь.
Внезапно окна ярко вспыхнули белыми квадратами на фоне черной стены, посыпались стекла — и снова стало темно. Дым струился из выбитых оконных проемов, а в ушах все еще звучало эхо взрыва.
— Граната! — недоумевающе закричал Брюс. — Кто-то взорвал там гранату!
Он добежал до задней двери, ворвался в кабинет, кашляя от дыма и стреляя туда, где замечал хоть какое-то движение.
В полумраке у стены лежало что-то длинное и белое. Тело. Тело белого человека. Брюс подошел ближе и вгляделся.
— Андрэ, — сказал он. — Де Сурье. Он бросил гранату.
Керри опустился на колени перед телом.
17
Скрючившись нагишом на бетонном полу, Андрэ умирал. Внутреннее кровотечение высасывало из него жизнь каплю за каплей. Он слышал разрывы гранат Брюса, стрельбу на улице, топот бегущих ног. Потом крики и стрельба послышались совсем рядом — в комнате, где он лежал.
Он открыл глаза. У каждого окна, пригнувшись, сидели люди, а комната почти скрылась за пороховым дымом оглушительно стрелявших ружей.
Андрэ было холодно. Холод пронизал его насквозь. Даже руки, лежавшие на груди, были холодными и тяжелыми. Только живот оставался теплым — и непомерно раздулся.
Чтобы подумать, он прилагал усилия; мозг тоже стал холодным, а грохот выстрелов сбивал с мысли.
Он смотрел на людей, скрючившихся у окон, и постепенно его тело стало терять вес. Ему казалось, что он парит над полом и смотрит на комнату сверху. Веки тяжело упали. Он с силой поднял их и устремился вниз, к своему телу.
Внезапно раздался свистящий звук, и со стены над головой Андрэ посыпалась штукатурка, повиснув в воздухе белым облаком. Один из стоявших у подоконника опрокинулся назад, выронив из рук винтовку, и она загремела по полу. Боец дважды перевернулся и замер лицом вниз, на расстоянии вытянутой руки от Андрэ.
Мозг Андрэ медленно и без всякого интереса анализировал все, что попадало в поле зрения. Снаружи кто-то стрелял по зданию. Лежащий рядом был мертв, из раны на голове текла кровь, медленно приближаясь к Андрэ. Он обессиленно закрыл глаза — ему было очень холодно.
Наступила тишина, как часто бывает в самый разгар боя. И в этой тишине Андрэ услышал, как где-то далеко кто-то кричит. Слов он не понял, но голос узнал — Уолли. Де Сурье распахнул глаза, воспрянув духом. Сил как будто прибавилось, и он пошевелился, сжимая кулаки. Душа запела.
«Уолли вернулся за мной! Он пришел меня спасти…»
Превозмогая боль, он медленно повернул голову. В животе забулькала кровь.
«Я должен ему помочь. Он в опасности — его пытаются убить. Их надо остановить. Я не могу позволить им убить Уолли».
И тут он увидел гранаты на поясе лежащего рядом человека. Впившись взглядом в их металлические бока, он стал тихо молиться:
— Богородица Дева, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою. — Он чуть-чуть подвинулся, напрягая все тело. — Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего… Господи… — Его рука дотянулась до лужи крови на полу, а грохот выстрелов переполнял голову, так что он даже не слышал своих слов. Медленно переставляя пальцы, он двигал руку все дальше по луже крови, как муха через блюдце патоки. — …И благословен плод чрева Твоего… Господи… Святая Мария, Матерь Божия, моли обо мне ныне и до самого смертного часа. Благодатная… — Он дотронулся рукой до стальной, словно составленной из кусочков поверхности гранаты. — …О нас, грешных, ныне и до самого смертного часа… Сей день… хлеб наш насущный… Сей день. — Он ухватился за зажим холодными, цепенеющими пальцами. — Благословенна ты… Благословенна ты… — Зажим отцепился, и он обхватил гранату ладонями. — …Радуйся, Благодатная Мария. — Он подтащил гранату к себе, прижал к груди, потом поднес ее ко рту и схватился за чеку зубами. — …Моли о нас, грешных… — прошептал он и вытащил чеку. — Ныне и до самого смертного часа…
Граната выкатилась из ослабевшей руки и поскакала по полу. Верхушка отлетела и ударилась о стену.