НашееуНикольбылповязанлиловыйшарф,иотнегодажев
обесцвечивающих солнечных лучах ложились лиловые отсветы на ее лицоина
землю, по которой она ступала. Лицоказалосьзамкнутым,почтисуровым,
только во взгляде зеленыхглазсквозилочто-торастерянное,жалобное.
Волосы, золотистые в юности, потемнели современем,носейчас,всвои
двадцать четыре года, она была красивее, чемввосемнадцать,когдаэти
волосы своей яркостью затмевали все прочее в ней.
Дорожка с бордюромизбелогокамня,закоторымзыбилосьдушистое
марево, вывела ее на открытую площадку над морем. Там, уогромнойсосны,
самого большого и старого дерева в саду, былводруженрыночныйзонтиз
Сиены и стоял стол и плетеные кресла, а по сторонам, взеленисмоковниц,
притаились дремлющие днем фонари.Никольнамгновениеостановиласьи,
рассеянно глядя на ирисы инастурции,разросшиесяуподножьясосныв
полномбеспорядке,точнокто-тонаудачубросилтутгорстьсемян,
прислушалась к шуму, который вдруг донессяиздома,-детскийплачи
сердитые голоса; должно быть, какая-то баталия в детской. Когда шум затих,
она пошла дальше, мимо калейдоскопа пионов, клубившихся розовыми облаками,
черныхикоричневыхтюльпанов,хрупкихрозсфиолетовымистеблями,
прозрачных, как сахарные цветы в витрине кондитерской, пока, наконец,это
буйноескерцокрасок,словнодостигнувпредельногонапряжения,не
оборвалось вдруг на полуфразе - дальше влажные каменныеступенивелина
другой уступ, футов на пять пониже.
Здесь бил родник, и дощатый сруб над ним дажевяркиесолнечныедни
оставался сырым и скользким. В склоне была вырублена лестничка, ипоней
Николь поднялась в огород. Она шла быстрымшагом,оналюбиладвижение,
хоть подчас казалась воплощением покоя,безмятежногоивтожевремя
загадочного. Это происходило оттого, что у нее было мало слов и еще меньше
веры в их силу, и в обществе она была молчалива, внося в светскую болтовню
лишь свою необходимую долю, тщательно, чтобы не сказать скупо, отмеренную.
Но когда малознакомые собеседники начинали испытывать неловкость, встречая
столь скудный отклик, она вдруг подхватывала тему разговора инесласьво
всю прыть, сама себе удивляясь, а потом так жевнезапноостанавливалась,
почтиоробело,словноохотничийпес,исполнившийвсе,чтоотнего
требовалось, и даже чуть больше.
Стоясредимохнатопросвеченнойсолнцемогороднойзелени,Николь
увидела Дика, направлявшегосявсвойрабочийфлигелек.Онаподождала
молча, пока он не скрылся из виду; потом междугрядкамибудущихсалатов
пробралась к маленькомузверинцу,гдееенестройнымидерзкимшумом
встретили голуби, кролики и пестрый попугай. Отсюда дорожка снова шлапод
уклонивыводиланаполукруглыйвыступскалы,обнесенныйневысоким
парапетом.
Отсюда дорожка снова шлапод
уклонивыводиланаполукруглыйвыступскалы,обнесенныйневысоким
парапетом. Николь облокотилась на парапет и глянула вниз; в семистах футах
под ней плескалось Средиземное море.
Место, где она стояла,когда-тобылочастьюгорногоселенияТарм.
Усадьба Дайверов выросла из десятка крестьянскихдомишек,лепившихсяпо
этим кручам, - пять были переселены и превратились в виллу, пять снеслии
на их месте разбили сад. Наружная оградаосталасьнетронутой,ипотому
снизу, с проезжей дороги, усадьба была неразличимавобщейлилово-серой
массе домов и деревьев Тарма.
Николь постояла немного, глядя на море, где не кчемубылоприложить
даже ее неутомимые руки. В это времяДиквышелизсвоегофлигелькас
подзорной трубой, которую он тут же стал наводить в сторону Канна.Минуту
спустя в поле его зрения попала Николь; онснованырнулвофлигелеки
тотчас же вернулся - на этот раз с мегафоном. У него было множество всяких
технических игрушек.
- Николь! - прокричал он. - Я забыл тебя предупредить о своем последнем
апостольском деянии: я пригласил миссис Абрамс - знаешь, ту седую,полную
даму.
- Так я и чувствовала. Просто безобразие.
Ее голос ясно прозвучал в тишине, словно бы внасмешкунадмегафоном
Дика, и потому она поторопилась крикнуть погромче:
- Ты меня слышишь?
- Слышу. - Он опустил было мегафон, но сейчас жесноваупрямоподнес
его к губам. - Я и еще кое-кого приглашу. Обоих молодых людей, например.
- Приглашай, пожалуйста, - миролюбиво согласилась она.
- Я хочуустроитьпо-настоящемускандальныйвечер.Соссорами,с
обольщениями чужих жен, с дамскими обмороками вуборнойичтобыкто-то
обиделся и ушел, не простившись. Вот будет потеха.
Он скрылся во флигельке, но Николь уже поняла, что на него нашло хорошо
знакомое ей настроение - взрыв неуемного веселья, заражавшего всехкругом
и неизбежносменявшегосяподконецсвоеобразнойдепрессией,чегоон
никогда не показывал, но чтоонаугадывалачутьем.Поводомквеселью
служил порой пустяк, раздутый не по значению, и в такиепериодыДикбыл
совершеннонеотразим.Отнегоисходиласила,заставлявшаялюдей
подчинятьсяемуснерассуждающимобожанием,илишькакие-нибудь
закоренелые брюзги и маловеры моглипротивэтойсилыустоять.Реакция
наступала потом,вследзатрезвойоценкойдопущенныхсумасбродстви
излишеств. Оглядываясь назад, на вдохновенный им карнавальныйразгул,он
ужасался, как ужасается инойполководец,взираянакровавуюрезню,к
которой сам дал сигнал, повинуясь безотчетному инстинкту.
Но те, кто хоть на короткий срок получал доступ в мир Дика Дайвера, уже
не могли-об этом забыть; им казалось, что он не случайно выделил ихсреди
толпы, распознав их высокоепредназначение,изгодавгодоставшееся
погребенным под компромиссами житейской обыденщины.