Телефон находился увыходаввестибюль,и,кладятрубку,Розмэри
услышалаприглушенныеголоса.Разговаривалидвое,отделенныеотнее
гардеробной вешалкой.
- ...значит, любишь?
- Ты еще спрашиваешь!
Розмэри узнала голос Николь и остановилась в нерешительности. И тут она
услышала голос Дика:
- Я хочу тебя - сейчас же - давай поедем в отель.
У Николь вырвался короткий, сдавленный вздох. В первуюминутуРозмэри
не поняла услышанных слов, но тон она поняла. Таинственная егоинтимность
дрожью отдалась в ней самой.
- Хочу тебя.
- Я приеду в отель к четырем.
Голоса стихли, удаляясь, а Розмэри всестояла,боясьперевестидух.
Сначала она даже была удивлена-почему-тоотношенияэтихдвухлюдей
всегда представлялись ей более отвлеченными, более безличными. Но вдруг ее
захлестнуло какое-то новое чувство, бурное и незнакомое. Она не знала, что
это - восторг или отвращение, знала только, что все внейперевернулось.
Она чувствовала себя очень одинокой, когда шла обратно в зал, ивтоже
время растроганной донельзя; это полное страстнойблагодарности"Тыеще
спрашиваешь!" звучало у нее в ушах. Истинный подтекстразговора,который
она невольно подслушала, был пока недоступен ей,всеэтоещеждалоее
впереди, но нутром она почувствовала, что ничего дурного тут нет -ейне
было противно, как бывало при съемке любовных сцен в фильмах.
Хоть это инекасалосьеенепосредственно,Розмэриуженемогла
оставаться безучастной; странствуя по магазинам с Николь,онавсевремя
думала о назначенном свидании, о котором Николь словно бы не думала вовсе.
Она вглядывалась в Николь, по-новому оценивая ее привлекательность.Ией
казалось, что в этой женщине привлекательно все-дажесвойственнаяей
жестковатость, даже ее привычки и склонности, и еще что-то неуловимое, что
для Розмэри, смотревшей на все это глазами своей матери, представительницы
среднего класса,связывалосьсотношениемНиколькденьгам.Розмэри
тратила деньги, заработанные трудом, -вЕвропеонасейчаснаходилась
потому, что в одно январское утро больная, с температурой,раззаразом
прыгала в воду, пока мать не вмешалась и не увезла ее домой.
С помощью Николь Розмэри купила на свои деньги два платья, две шляпыи
четыре пары туфель. Никольделалапокупкипосписку,занимавшемудве
страницы, а кроме того, покупала все, приглянувшееся ейввитринах.То,
что не могло сгодиться ей самой,онапокупалавподарокдрузьям.Она
накупила пестрых бус, искусственных цветов, надувныхподушекдляпляжа,
сумок, шалей, цветочного меду и штукдесятькупальныхкостюмов.Купила
резинового крокодила, кровать-раскладушку, мебель длякукольногодомика,
пару попугайчиков-неразлучников, отрез новомодной материи сперламутровым
отливом, дорожные шахматы слоновойкостисзолотом,дюжинуполотняных
носовых платков для Эйба, две замшевые курткиотГермеса-однуцвета
морской волны, другую цвета клубники со сливками.
Онапокупалавещине
так,какэтоделаетдорогаякуртизанка,длякоторойбельеили
драгоценности - это,всущности,иорудияпроизводства,ипомещение
капитала, - нет, тут было нечто в корне иное. Чтобы Николь существовала на
свете, затрачивалось немало искусства и труда. Ради нее мчались поездапо
круглому брюху континента, начинаясвойбегвЧикагоизаканчиваяв
Калифорнии; дымили фабрики жевательной резинки, ивсебыстрейдвигались
трансмиссии у станков: рабочие замешивали в чанах зубную пасту и цедили из
медныхкотловблаговонныйэликсир;вавгустеработницыспешили
консервировать помидоры, а перед рождеством сбивались с ногпродавщицыв
магазинах стандартных цен; индейцы-полукровки гнули спинунабразильских
кофейных плантациях, а витавшие в облаках изобретатели вдруг узнавали, что
патент на их детище присвоен другими, -всеонииещемногиеплатили
Никольсвоюдесятину.Тобылацелаясложнаясистема,работавшая
бесперебойно в грохоте и тряске, и оттого, что Николь являлась частью этой
системы, даже такие еедействия,какэтиоптовыемагазинныезакупки,
озарялисьособымсветом,подобнымяркимотблескампламениналице
кочегара, стоящего передоткрытойтопкой.Онанаглядноиллюстрировала
очень простые истины, неся в себе самой свою неотвратимую гибель,нопри
этом была полна такого обаяния, что Розмэри невольно захотелосьподражать
ей.
Былоужепочтичетыречаса.Стояпосредимагазинасзеленым
попугайчиком на плече, Николь разговорилась - что с ней бывало нечасто.
- А ведь если б вам не пришлось прыгать в водувтотзимнийдень...
Странно иногда получается в жизни. Я помню, перед самой войной мыжилив
Берлине - это было незадолго до смерти мамы, мне тогдашелчетырнадцатый
год. Бэби, моя сестра, получила приглашение напридворныйбал,ивее
книжечке три танца были записаны запринцамикрови-всеэтоудалось
устроить через одного камергера. За полчаса до начала сборов унеевдруг
жар и сильная боль в животе справа. Врач признал аппендицит и сказал,что
нужна операция. Но мама не любила отказыватьсяотсвоихпланов;ивот
сестре под бальным платьем привязали пузырь со льдом, и она поехала на бал
и танцевала до двух часов ночи, а в семь утра ей сделали операцию.
Выходило, что жестоким быть нужно; самые симпатичныелюдижестокипо
отношению к самим себе. Между тем часы уже показывали четыре, и Розмэри не
давала покоя мысль о Дике, который сидит в отеле и ждет Николь. Почемуже
та не едет, почему заставляет его ждать? Мысленно она торопила Николь: "Да
поезжайте же!" В какую-то минуту она едва не крикнула: "Давайтеяпоеду,
если вам это ни к чему!" Но Николь зашла еще в один магазин,гдевыбрала
по букетику к платьюсебеиРозмэриитакойжевелелаотправитьс
посыльным Мэри Норт. Только после этого она, видимо, вспомнила - взгляду
нее сделался рассеянный, и она подозвала проезжающее такси.