Мы тогда жили на своей вилле в Лейк-Форест -этодачноеместо
под Чикаго. Она целыми днями играла с молодыми людьми в гольф и втеннис,
многие из них были влюблены в нее по уши.
Уоррен говорил, а слушавший его сухонький старичок тоиделоуголком
своих мыслей возвращался в Чикаго. В молодости его звалипереехатьтуда,
предлагали доцентуру в Чикагском университете, и еслибыонпринялэто
предложение, то, возможно,былбытеперьбогатымчеловеком,имелбы
собственную клинику, вместо тогочтобыдовольствоватьсяжалкимпакетом
акций, как здесь. А он не решился: когда он представилсебеэтистепные
просторы, эти бескрайние поля пшеницы, его знания показалисьемуслишком
скудными для таких масштабов.НоонтогдамногопрочелоЧикаго,о
феодальныхдинастияхАрморов,Палмеров,Филдов,Крэйнов,Уорренов,
Мак-Кормиков, Свифтов; а впоследствии у него перебывалонемалопациентов
из Чикаго и Нью-Йорка, принадлежавших к этому кругу.
- Ей становилось все хуже, - рассказывал Уоррен. -Началисьприпадки,
во время которыхонабогзнаетчтоговорила.Старшаясестраиногда
пробовала записывать ее слова - вот взгляните...-ОнпротянулДомлеру
сложенный в несколько раз листок. - Больше всего промужчин,которыеее
будто бы преследуют, тут и знакомые, которые бывали вдоме,ислучайные
прохожие на улице.
Он еще долго говорил обо всем, что им пришлосьпережить,отом,как
ужасно положение семьи, в которой стряслась такая беда, и как всепопытки
лечения в Америке ни к чему не привели,икак,наконец,внадеждена
перемену обстановки, он неубоялсяподводнойблокадыиповездочьв
Швейцарию.
- На американском крейсере, - чутьсвысокауточнилон.-Благодаря
счастливой случайности мне удалось это устроить. Замечу вскобках,-он
улыбнулся, как бы оправдываясь, - что, как говорится, деньги не помеха.
- Без сомнения, - сухо согласился доктор Домлер.
Он старался понять, зачем этот человек ему лжет и в чем именно. Аесли
не лжет, почему так веет фальшью от всего разговора, от элегантнойфигуры
в костюме спортивного покроя, с непринужденным изяществомрасположившейся
в кресле?Там,нааллеяхпарка,гдесгущаютсяфевральскиесумерки,
настоящая трагедия, пичужка с перебитыми крыльями, а здесь что-то не то-
не то и не так.
- Я бы теперь хотел несколькоминутпоговоритьсвашейдочерью,-
сказал доктор Домлер,переходянаанглийскийязык,словноэтомогло
приблизить его к Уоррену.
Через несколько дней после того, как Уоррен, оставивдочьвклинике,
уехал обратно в Лозанну, доктор Домлер и Франц записали в историиболезни
Николь:
"Diagnostic: Shizophrenie. Phase aigue endecroissance.Lapeurdes
hommes est un symptome de la maladie et n'estpointconstitutionnelle...
Le pronostic doit rester reserve" [Диагноз: шизофрения. Стадия обострения,
идущая на спад.
Стадия обострения,
идущая на спад. Боязнь мужчин не конституциональна, аявляетсясимптомом
заболевания... Прогноз пока неясен (франц.)].
И они с возрастающим интересом стали ждать, когда мистер Уоррен приедет
опять в клинику, как обещал.
МистерУоррен,однако,неторопилсяисполнитьсвоеобещание.По
прошествии двух недельдокторДомлернаписалемуписьмо.Неполучив
ответа, он решился на шаг, который по тем временам следовалосчитатьune
folie[сумасбродством(франц.)],-заказалтелефонныйразговорс
"Гранд-отелем" в Лозанне. КамердинермистераУорренасообщилему,что
мистер Уоррен сегодня уезжает домой и занят сборами в дорогу. Но при мысли
о сорока швейцарских франках за разговор, которые будут значиться вграфе
особых расходов клиники, в докторе взыграла кровь тюильрийских гвардейцев,
и мистеру Уоррену пришлось подойти к телефону.
- Вы должны приехать - совершенно необходимо.Зависитздоровьевашей
дочери. Я ни за что не ручаюсь.
- Позвольте, доктор, но для чего же я поместил ее квам?Янемогу,
меня срочно вызывают в Штаты.
Доктор Домлер не привык к беседам на таком расстоянии, тем не менееон
сумелстольрешительнопродиктоватьвтрубкусвойультиматум,что
устрашенный американец на другом концепроводаневыдержалиуступил.
Через полчаса после своего вторичного появления в клиникеУорренсдался;
его мощные плечи под свободно облегавшим их пиджаком затряслись отглухих
рыданий, глаза стали красными, как закат на Женевском озере,иДомлерс
Францем услышали чудовищное признание.
- Сам не знаю, как это случилось, -хрипловыговорилон.-Самне
знаю... Она была еще ребенком, когда умерла ее мать, и по утрам я бралее
к себе в постель, иногда она засыпала рядом со мной.Мнетакжальбыло
бедную малышку. Поздней мы стали путешествовать вместе. Сидя в машинеили
в купе поезда, я держал ее руку, а она мне напевала что-нибудь. Иногдамы
говорили друг другу: "Давай сегодня ни на кого не смотреть,-пустьэто
утро будет только наше, - ты и я, больше нам никто ненужен".-Горькая
насмешка в его голосе. - Люди умилялисьдослез,глядянанас:какая
трогательная семейная привязанность. Мы были словно любовники - иоднажды
мы в самом деле стали любовниками... После того как это случилось, я готов
был пустить себе пулю в лоб, но, видно, жалкие выродки, вроде меня, на это
не способны.
- Что же потом? -спросилдокторДомлер,сновадумаяоЧикагои
вспоминаятихого,белесогогосподинавпенсне,таквнимательно
разглядывавшего его в Цюрихе тридцать лет назад. - Это продолжалось?
- О нет, нет! Она словно оледенела сразу. Только все твердила: "Ничего,
папочка, ничего. Ты не огорчайся, не надо".
- Последствий не было?
- Нет. - Он судорожно всхлипнул и, достав платок, высморкался несколько
раз. - Если не считать того, что теперь.
Выслушав рассказ до конца, доктор Домлер откинулся на спинкуглубокого
кресла, традиционного для любой буржуазной гостиной, имысленнорявкнул:
"Деревенщина!" - едва ли не впервые за два десятка лет позволив себе столь
ненаучное определение.