Я не хочу писать неправду, но думаю, что кое о чем лучше не упоминать.
– А не думаете ли вы, что было бы гораздо интереснее не останавливаться на полпути и нарисовать его таким, каким он был?
– О, это невозможно. Эми Дриффилд потом со мной всю жизнь не будет разговаривать. Она попросила меня написать о нем только потому, что уверена в
моем благоразумии. Я должен вести себя как джентльмен.
– Очень трудно быть одновременно джентльменом и писателем.
– Нет, почему? И потом вы ведь знаете критиков. Если напишешь правду, они назовут тебя циником, а такая репутация не идет на пользу писателю.
Конечно, я не отрицаю, что, если бы отбросить все условности, я мог бы произвести сенсацию. Было бы очень заманчиво показать этого человека с его
тягой к прекрасному и с его легкомысленным отношением к своим обязательствам, с его великолепным стилем и острой ненавистью к мылу и воде, с его
идеализмом и выпивками в подозрительных заведениях. Но, если говорить честно, разве это окупится? Все скажут только, что я подражаю Литтону
Стрэчи. Нет, я думаю, будет лучше написать об этом обиняками, приятно и тонко, знаете, полегче. По моему, начиная писать книгу, нужно ее сначала
увидеть. Так вот, я это вижу, пожалуй, как портрет работы Ван Дейка – знаете, с таким настроением, и серьезностью, и такой аристократической
утонченностью. Понимаете, что я хочу сказать? Тысяч на восемьдесят слов.
Некоторое время он сидел, погруженный в эстетический экстаз. Он уже видел перед собой эту книгу ин октаво, изящную и нетяжелую, напечатанную с
большими полями, на хорошей бумаге, ясным и красивым шрифтом; наверное, он видел и переплет из гладкой черной ткани с золотыми украшениями и
буквами. Но Элрой Кир был всего лишь человек, и поэтому он, как я отмечал несколькими страницами ранее, не мог долго предаваться созерцанию
прекрасного. Он чистосердечно улыбнулся мне.
– Но как мне ухитриться обойти первую миссис Дриффилд?
– Скелет в шкафу, – пробормотал я.
– Чертовски трудная фигура. Она была замужем за Дриффилдом много лет. У Эми на это очень определенная точка зрения, но я не вижу, как бы я мог ее
удовлетворить. Видите ли, она считает, что Рози Дриффилд оказывала на мужа самое вредное влияние и сделала все возможное, чтобы разорить его и
погубить морально и физически. Что она была ниже его во всех отношениях, во всяком случае в интеллектуальном и духовном, и он спасся только
благодаря огромной силе духа и жизнеспособности. Это, конечно, была очень неудачная пара. Правда, Рози уже много лет как умерла, и не хочется
ворошить старые сплетни и стирать у всех на виду грязное белье, но факт остается фактом: самые великие произведения Дриффилд написал, когда жил с
ней. Как бы я ни ценил его поздние вещи – а я, как никто, сознаю их подлинные достоинства, в них есть восхитительная сдержанность и какая то
классическая умеренность – и все таки я признаю, что в них не хватает огонька, живости, аромата и шума жизни, какие есть в ранних книгах. Мне
кажется, что нельзя совсем отрицать влияния первой жены на его творчество.
– Ну и что вы собираетесь с этим делать? – спросил я.
– Что ж, я не вижу, почему нельзя было бы рассказать об этой стороне его жизни как можно сдержаннее и деликатнее, чтобы не оскорбить самый
щепетильный вкус, и в то же время с этакой мужественной откровенностью – вы меня понимаете? Получилось бы даже трогательно.
– Легко сказать…
– На мой взгляд, вовсе ни к чему ставить все точки над «i». Важно только взять нужный тон. Я бы попробовал писать об этом как можно меньше, но
намеками передать все самое существенное, что важно знать читателю.
– Легко сказать…
– На мой взгляд, вовсе ни к чему ставить все точки над «i». Важно только взять нужный тон. Я бы попробовал писать об этом как можно меньше, но
намеками передать все самое существенное, что важно знать читателю. Знаете, самую непристойную тему можно смягчить, если подойти к ней с
достоинством. Но я ничего не могу сделать, пока не знаю всех фактов.
– Разумеется, чтобы подать их, нужно их знать.
Рой говорил легко и свободно, как опытный и пользующийся успехом оратор. Мне пришло в голову, что, во первых, хорошо бы и мне научиться выражать
свои мысли так точно и гладко, никогда не подыскивая нужного слова, чтобы фразы катились без малейшей задержки, и что, во вторых, я был бы очень
рад, если бы не чувствовал себя столь плачевно недостойным представлять в своем ничтожном лице обширную и сочувствующую аудиторию, к которой Рой
инстинктивно обращался. Но тут он умолк. На его лице, раскрасневшемся от энтузиазма и покрытом испариной от полуденной жары, появилось
добродушное выражение, а повелительно сверкавшие глаза смягчились и заулыбались.
– Вот тут вы мне и нужны, – продолжал он дружелюбно.
Я давно уже убедился: если нечего сказать или не знаешь, что ответить, лучше всего промолчать. Не говоря ни слова, я с тем же дружелюбием смотрел
на Роя.
– Вы больше всех знаете о его жизни в Блэкстебле.
– Ну, вряд ли. В Блэкстебле, наверное, немало людей, которые виделись с ним тогда не меньше моего.
– Возможно, но ведь это люди незначительные, и вряд ли их мнение так уж существенно.
– А, понимаю. Вы хотите сказать, что только я могу проболтаться?
– Грубо говоря, я имел в виду примерно это, если уж вам так угодно шутить.
Я видел, что моя шутка не позабавила Роя. Я не огорчился: я давно привык к людям, которых мои шутки не смешат. Нередко мне приходит в голову, что
самый чистый тип художника – это юморист, который один смеется собственным шуткам.
– И насколько я знаю, потом в Лондоне вы тоже часто его видели.
– Да.
– Это когда он снимал квартиру где то в Нижней Белгрэвии?
– Ну, не совсем так. Всего лишь комнатку в Пимлико.
Рой сухо улыбнулся.
– Не будем спорить из за точного адреса. Вы тогда были с ним очень близки.
– Более или менее.
– Сколько времени это продолжалось?
– Год два.
– Сколько вам тогда было лет?
– Двадцать.
– Так вот, слушайте. Я прошу вас оказать мне большую услугу. Это не займет у вас много времени, а для меня это будет просто неоценимая помощь. Я
хотел бы, чтобы вы набросали свои воспоминания о Дриффилде как можно полнее, – все, что вы помните о его жене и их отношениях, и так далее, и про
Блэкстебл, и про Лондон.
– Ну, знаете ли, вы просите не так уж мало. У меня сейчас хватает работы.
– Не надо тратить много времени. Вы можете набросать это в самом черновом виде. Не надо думать о стиле и прочем. Стиль я возьму на себя. Мне
нужны только факты. В конце концов, вы один их знаете. Я не хочу, чтобы это прозвучало напыщенно, но Дриффилд был великий человек, и ради его
памяти и ради английской литературы вы обязаны рассказать все, что вам известно. Я не просил бы вас об этом, но вы тогда говорили, что не хотите
ничего о нем писать сами. Не будьте собакой на сене и не держите про себя материал, который вам не нужен.
Так Рой одним махом воззвал к моему чувству долга, к моей лени, к моему великодушию и к моей честности.
– А зачем миссис Дриффилд хочет, чтобы я приехал в гости в Ферн Корт? – спросил я.
– Мы с ней это обсудили.