- Кстати, - перебил я, - вы говорили, что вам долг нужно отдать. Хорош,
значит, долг! Не французу ли?
- Что за вопросы? Вы сегодня особенно резки. Уж не пьяны ли?
- Вы знаете, что я все себе позволяю говорить, и спрашиваю иногда очень
откровенно. Повторяю, я ваш раб, а рабов не стыдятся,ирабоскорбитьне
может.
- Все это вздор! И терпеть я не могу этой вашей "рабской" теории.
- Заметьте себе, что я не потому говорю промоерабство,чтобжелал
быть вашим рабом, а просто-говорю,какофакте,совсемнеотменя
зависящем.
- Говорите прямо, зачем вам деньги?
- А вам зачем это знать?
- Как хотите, - ответила она и гордо повела головой.
- Рабской теории нете'рпите,арабстватребуете:"Отвечатьине
рассуждать!" Хорошо, пусть так. Зачем деньги,выспрашиваете?Какзачем?
Деньги - все!
- Понимаю, но не впадать же в такое сумасшествие,ихжелая!Выведь
тоже доходите до исступления, до фатализма. Тутестьчто-нибудь,какая-то
особая цель. Говорите без извилин, я так хочу.
Она как будто начинала сердиться, и мне ужасно понравилось, что она так
с сердцем допрашивала.
- Разумеется, есть цель, - сказал я, - но я не сумею объяснить - какая.
Больше ничего, что с деньгами я стану идлявасдругимчеловеком,ане
рабом.
- Как? как вы этого достигнете?
- Как достигну? как, вы даже не понимаете, как могу я достигнуть,чтоб
вы взглянули на меня иначе, как на раба! Ну вот этого-то я и не хочу,таких
удивлений и недоумений.
- Вы говорили, что вам это рабство наслаждение. Я так и сама думала.
- Вы так думали, - вскричал я с каким-то странным наслаждением.-Ах,
как эдакая наивность от васхороша!Нуда,да,мнеотвасрабство-
наслаждение. Есть, есть наслаждениевпоследнейстепениприниженностии
ничтожества! - продолжал я бредить. - Черт знает, может быть, оно естьив
кнуте, когда кнут ложится на спину и рвет в клочки мясо... Но я хочу,может
быть, попытать и других наслаждений. Мне давеча генерал привасзастолом
наставление читал за семьсот рублей в год, которых я, может быть, ещеине
получу от него. Меня маркиз Де-Грие, поднявши брови, рассматривает и в то же
время не замечает. А я, с своей стороны, может быть,желаюстрастновзять
маркиза Де-Грие при вас за нос?
-Речимолокососа.Привсякомположенииможнопоставитьсебяс
достоинством. Если тут борьба, то она еще возвысит, а не унизит.
- Прямо из прописи! Вы только предположите, что я, может быть, неумею
поставить себя с достоинством. То есть я, пожалуй, идостойныйчеловек,а
поставить себя с достоинством не умею. Вы понимаете, что так может быть?Да
все русские таковы, и знаете почему: потому чторусскиеслишкомбогатои
многосторонне одарены, чтоб скоро приискать себе приличную форму.
Тут дело в
форме. Большею частью мы, русские, так богатоодарены,чтодляприличной
формы нам нужна гениальность. Ну, а гениальности-то всего чаще и небывает,
потому что она и вообще редко бывает. Это только у французов и,пожалуй,у
некоторых других европейцев так хорошо определилась форма, что можно глядеть
с чрезвычайным достоинством и быть самым недостойным человеком.Оттоготак
много форма унихизначит.Французперенесетоскорбление,настоящее,
сердечное оскорбление и непоморщится,нощелчкавноснизачтоне
перенесет, потому что это естьнарушениепринятойиувековеченнойформы
приличий. Оттого-то так и падки наши барышни до французов, что формауних
хороша. По-моему, впрочем, никакой формы и нет, а один только петух, lecoq
gaulois11. Впрочем, этого я понимать не могу,янеженщина.Можетбыть,
петухи и хороши. Да и вообщеязаврался,авыменянеостанавливаете.
Останавливайте меня чаще; когда я с вами говорю, мне хочется высказатьвсе,
все, все. Я теряю всякую форму. Я даже согласен, что я не только формы, но и
достоинств никаких не имею. Объявляю вам об этом.Даженезабочусьнио
каких достоинствах. Теперь все во мне остановилось. Вы сами знаете отчего. У
меня ни одной человеческой мысли нет в голове. Я давно уж незнаю,чтона
свете делается, ни в России, ни здесь. Я вот Дрезденпроехалинепомню,
какой такой Дрезден. Вы сами знаете, что меня поглотило. Так как янеимею
никакой надежды и в глазах ваших нуль, то и говорю прямо: я только вас везде
вижу, а остальное мне все равно. За что и как я вас люблю - не знаю.Знаете
ли, что, может быть, вы вовсе не хороши? Представьте себе, я даженезнаю,
хороши ли вы или нет, даже лицом? Сердце,наверное,уваснехорошее;ум
неблагородный; это очень может быть. --------
11 - галльский петух(франц.).
- Может быть, вы потомуирассчитываетезакупитьменяденьгами,-
сказала она, - что не верите в мое благородство?
- Когда я рассчитывал купить вас деньгами? - вскричал я.
- Вы зарапортовались и потеряли вашу нитку. Если не меня купить, то мое
уважение вы думаете купить деньгами.
- Ну нет, это не совсем так. Я вам сказал, что мне труднообъясняться.
Вы подавляете меня. Не сердитесь на мою болтовню. Выпонимаете,почемуна
меня нельзя сердиться: я просто сумасшедший. А, впрочем, мне все равно, хоть
и сердитесь. Мне у себя наверху, в каморке,стоитвспомнитьивообразить
только шум вашего платья, и я руки себе искусать готов. И за что вы наменя
сердитесь? За то, что я называю себя рабом?Пользуйтесь,пользуйтесьмоим
рабством, пользуйтесь! Знаете ли вы, что я когда-нибудь вас убью? Непотому
убью, что разлюблю иль приревную, а - так,простоубью,потомучтоменя
иногда тянет вас съесть. Вы смеетесь.
- Совсем не смеюсь, - сказала она с гневом. - Я приказываю вам молчать.
Она остановилась, едва переводя духотгнева.Ей-богу,янезнаю,
хороша ли она была собой, но я всегда любил смотреть, когдаонатакпредо
мною останавливалась, а потому и любил часто вызывать ее гнев.