Я знаю наверное, я этотвердозаметил,-ей
было приятно, выслушав ираздраживменядоболи,вдругменяогорошить
какою-нибудь выходкою величайшего презрения и невнимания. Иведьзнаетже
она, что я без нее жить не могу. Вот теперь три дня прошло послеисториис
бароном, а я уже не могу выносить нашей разлуки. Когда я ее встретилсейчас
у воксала, у меня забилось сердце так, что я побледнел. Но ведь и она же без
меня не проживет! Я ей нужен и - неужели, неужели только как шут Балакирев?
У ней тайна - это ясно!Разговореесбабушкойбольноукололмое
сердце. Ведь я тысячу раз вызывал ее быть со мною откровенной,иведьона
знала, что я действительно готов за нее голову мою положить. Ноонавсегда
отделываласьчутьнепрезрениемиливместожертвыжизнью,которуюя
предлагал ей, требовала от меня таких выходок, как тогдасбароном!Разве
это не возмутительно? Неужели весь мир для нее вэтомфранцузе?Амистер
Астлей? Но тут уже дело становилось решительно непонятным,амеждутем-
боже, как я мучился!
Придя домой,впорывебешенства,ясхватилпероинастрочилей
следующее:
"Полина Александровна,явижуясно,чтопришларазвязка,которая
заденет, конечно, и вас. Последний разповторяю:нужнаилинетваммоя
голова? Если буду нужен, хоть на что-нибудь, - располагайте,аяпокамест
сижу в своей комнате, по крайней мере большею частью, и никуда не уеду. Надо
будет, - то напишите иль позовите".
Я запечатал и отправил эту записку с коридорным лакеем,сприказанием
отдать прямо в руки. Ответа я не ждал, но через три минуты лакей воротился с
известием, что "приказали кланяться".
Часу в седьмом меня позвали к генералу.
Он был в кабинете, одет как бы собираясь куда-то идти.Шляпаипалка
лежали надиване.Мнепоказалосьвходя,чтоонстоялсредикомнаты,
расставив ноги, опустя голову, и что-то говорил вслух сам с собой. Но только
что он завидел меня, как бросился комнечутьнескриком,такчтоя
невольно отшатнулся и хотел было убежать; но он схватил меня за оберукии
потащил к дивану; сам сел на диван, меня посадил прямо против себя вкресла
и, не выпуская моих рук, с дрожащими губами, со слезами, заблиставшими вдруг
на его ресницах, умоляющим голосом проговорил:
- Алексей Иванович, спасите, спасите, пощадите!
Я долго не мог ничего понять; он все говорил, говорил,говориливсе
повторял: "Пощадите, пощадите!" Наконец я догадался, что он ожидает отменя
чего-то вроде совета; или, лучшесказать,всемиоставленный,втоскеи
тревоге, он вспомнил обо мне и позвал меня, чтоб только говорить,говорить,
говорить.
Он помешался, по крайней мере в высшей степени потерялся. Онскладывал
руки и готов был броситься предо мной на колени, чтобы (как выдумаете?)-
чтоб я сейчас же шел к m-lle Blanche и упросил, усовестилееворотитьсяк
нему и выйти за него замуж.
- Помилуйте, генерал, - вскричал я, - даmademoiselleBlanche,может
быть, еще и не заметила меня до сих пор? Что могу я сделать?
Но напрасно было и возражать: он не понимал, что ему говорят.Пускался
он говорить и о бабушке, но только ужасно бессвязно; онвсеещестоялна
мысли послать за полициею.
- У нас, у нас, - начиналон,вдругвскипаянегодованием,-одним
словом, у нас, вблагоустроенномгосударстве,гдеестьначальство,над
такими старухами тотчас бы опеку устроили! Да-с, милостивый государь,да-с,
- продолжал он, вдругвпадаявраспекательныйтон,вскочивсместаи
расхаживая по комнате; - вы ещенезналиэтого,милостивыйгосударь,-
обратился он к какому-то воображаемому милостивому государю вугол,-так
вот и узнаете... да-с... у нас эдаких старух в дугу гнут, в дугу, вдугу-с,
да-с... о, черт возьми!
И он бросался опять надиван,ачрезминуту,чутьневсхлипывая,
задыхаясь, спешил рассказать мне, что m-lle Blanche оттого ведь занегоне
выходит, что вместо телеграммы приехала бабушка и что теперь ужеясно,что
он не получит наследства. Ему казалось, что ничего еще этого янезнаю.Я
было заговорил о Де-Грие; он махнул рукою:
- Уехал! у него все мое в закладе; я гол как сокол! Те деньги,которые
вы привезли... те деньги, - я не знаю, сколько там, кажется франковсемьсот
осталось, и - довольно-с, вот и все, а дальше - не знаю-с, не знаю-с!..
- Как же вы в отеле расплатитесь? - вскричал я в испуге, -и...потом
что же?
Он задумчиво посмотрел, но, кажется, ничегонепонялидаже,может
быть,нерасслышалменя.ЯпопробовалбылозаговоритьоПолине
Александровне, о детях; он наскоро отвечал: "Да! да! - нототчасжеопять
пускался говорить о князе, о том, что теперь уедет с ним Blanche итогда...
и тогда - что же мне делать, Алексей Иванович? - обращался он вдруг комне.
- Клянусь богом! Что же мне делать, -скажите,ведьэтонеблагодарность!
Ведь это же неблагодарность?"
Наконец он залился в три ручья слезами.
Нечего было делать с таким человеком; оставитьегоодноготожебыло
опасно; пожалуй, могло с ним что-нибудь приключиться. Я,впрочем,отнего
кое-как избавился, но дал знать нянюшке, чтоб танаведываласьпочаще,да,
кроме того,поговорилскоридорнымлакеем,оченьтолковыммалым;тот
обещался мне тоже с своей стороны присматривать.
Едва только оставил я генерала, как явился ко мнеПотапычсзовомк
бабушке. Было восемь часов, и она только чтоворотиласьизвоксалапосле
окончательного проигрыша. Я отправился кней:старухасиделавкреслах,
совсем измученная и видимо больная. Марфа подавалаейчашкучая,которую
почти насильно заставила ее выпить. И голос и тон бабушки ярко изменились.
- Здравствуйте, батюшка Алексей Иванович,-сказалаонамедленнои
важно склоняя голову, - извините, что еще раз побеспокоила, простите старому
человеку.