Когда Безногий, вернувшийся, чтобы обговоритьеще какую-то подробность
завтрашнего дела, иуже приготовившийехидное замечание, откоторогоему
самомусталосмешноикотороедолжнобыловзбесить Леденчика, подошел
поближе и увидел, что его рукивоздеты к небесам, глаза устремлены неведомо
куда, а на лице -- восторг, усмешка замерла у него на губах,он остановился
и долгоразглядывал молившегося, охваченныйкаким-то странным чувством, --
тут были и страх, и зависть, и отчаяние.
Леденчик был неподвижен, только губыего медленно шевелились. Безногий
часто издевался над ним, каки над всеми прочими,-- даже над Профессором,
которого он любил, даже над Педро Пулей, которого очень уважал. Как только в
шайкупопадалновичок, в голову Безногомутотчасприходилакакая-нибудь
зловреднаяидея на его счет.Стоилоновенькомунеуклюже повернутьсяили
неловко ответить, как Безногий начинал насмехаться надним и приклеивал ему
кличку.Он высмеивал все на свете, потешался над всеми и слыл в шайке одним
из первых забияк и драчунов. Славился он и своей жестокостью: однажды поймал
впакгаузе кошку и долго мучил ее, изобретаявсе новыезверства. В другой
раз располосовалножом лицо официантув ресторане -- и всего-навсего из-за
порции жареного цыпленка. Когда у него на ноге назрел нарыв, он хладнокровно
вскрылеголезвием перочинного ножа и со смехом выдавил гной.В шайке его
многие недолюбливали, однако те,кто сумел приноровиться кего характеру и
стать его другом, говорили, что Безногий -- "парень свой". В глубине души он
жалелвсех,потому что все вокруг него были несчастны, и старался смехом и
вышучиваньем заслониться от этогонесчастья, -- издевательства его были как
лекарство. Ондолго стоял исмотрелнаЛеденчика, которыйполностью был
поглощенмолитвой.СначалаБезногийподумал,чтотот чему-тобезмерно
радуется, что он ужас как счастлив, но потом понял, что это совсем не то, но
какназвать этовосторженно-просветленное выражение--не знает.Вэту
минутуБезногомустало ясно, почему он никогда не молился и не помышляло
небесах,про которыетак частоговорилим падреЖозе Педро;ему всегда
хотелосьвесельяисчастья,хотелосьсбежатьотубожества,отбед и
несчастий, которые наваливались совсех сторон. Правда, взамен счастья были
улицы Баии, была свобода.Но зато ни одна душа не приласкает, слова доброго
нескажет.ВотЛеденчик ищет все это нанебе, в своих иконках, в увядших
цветах, которыеонприносит Богоматери,точно какой-нибудьромантический
вздыхательизбогатыхкварталов--невестеиливозлюбленной...Нет,
Безногомуэтого мало. Ему немедленно, сию минутуподавай что-нибудь такое,
чтобы на лице появилась не издевательская ухмылка, а веселая улыбка, чтоб не
надо быловышучивать всех иглумитьсянад всем,чтобисчезла тоска,от
которой в зимние ночи так хочется плакать. Аэтот восторг, сияющийна лице
Леденчика, ему без надобности. Он хочет счастья, ему нужно, чтобы чья-нибудь
любящаярука приласкала его, заставив позабыть и увечье,и те долгие годы,
что он провел на улице.
Он хочет счастья, ему нужно, чтобы чья-нибудь
любящаярука приласкала его, заставив позабыть и увечье,и те долгие годы,
что он провел на улице. Быть может,это продолжалось вовсе не годы, а всего
несколько недельилимесяцев, ноБезногомуказалось,чтоонмного лет
мыкаетсяпо улицам,гдеегозлобнотолкаютпрохожие, хватаютсторожа,
обижаютмальчишки постарше. У него никогда не былосемьи.Жилупекаря,
которого называл "крестным",--тот нещадно лупил парня. Как только понял,
что побег избавит от побоев, -- сбежал. Голодал, мерз, попал за решетку. Как
хотелось ему, чтобы кто-нибудь его приласкал и заставил позабытьтот день в
тюрьме, когдапьяные солдатызаставили его-- хромого--бегатьвокруг
стола,подгоняя резиновыми дубинками. Синякинаспинескоро исчезли,но
памятьобэтоймуке осталась вдушенавсегда.Он бегал покомнате как
маленькийзверек,затравленныйхищникамипокрупнее.Хромаяногане
слушалась.Акогда он останавливалсяперевести дух,дубинкасосвистом
обрушивалась ему на спину. Сначала он плакал, потом -- неведомо как -- слезы
высохли. Пришла минута,когда он в изнеможении, обливаясь кровью, рухнул на
пол. До сих пор звенит у него в ушах хохот солдат и человека в сером жилете,
не выпускавшего изо рта сигару. Потом Безногийпришел в шайку: Профессор, с
которымонипознакомилисьнаскамейкевсаду,привелего впакгауз.
Понравилось --остался.Очень скоро он выдвинулся, потомучто никто лучше
негонеумелвызыватьсострадание у добросердечных сеньор,чьи квартиры
потом посещалиюные грабители,превосходноосведомленныеорасположении
комнат ио том,где хранятсяценности. И когда Безногий представлял себе,
как проклинают его эти сеньоры, принявшие его за бедного сироту, душа у него
просто пела от радости. Так он мстил им, так вымещал он на них переполнявшую
егоненависть, смутномечтаяокакой-то сверхмощной бомбе-- протакую
рассказывалПрофессор, --которая бы разнесла вклочья, подняла на воздух
весь город, и, воображая себе этот взрыв, веселел. Может быть, он был бы так
же весел исчастлив,если быкто-нибудь-- обычно ему виделась женщина с
седеющимиволосами имягкимируками -- прижал бы егок груди,погладил,
приласкал, убаюкал, прогнав прочь сны о тюрьме,мучившие егоеженощно. Да,
тогдабы он былвесел и счастлив, и ненависть ушла быиз его сердца, и не
былобытам ни презрения, низависти, низлостинаЛеденчика, который,
воздев руки к небу и впериввзгляд в одну точку, убегает измира скорбей и
бед в мир, известный ему лишь по рассказам падре Жозе Педро...
Слышатсячьи-тоголоса.Четверовходятвсоннуютишину пакгауза.
Безногий, вздрогнув, смеется в спину Леденчику, который продолжает молиться,
и, пожав плечами, решает подождать до завтра собсуждением "шляпного дела".
Спать он боится, и потому направляется навстречу вошедшим, просит закурить и
грубо обрывает их похвальбу:
-- Дакто жеповерит, что такимщенкам, как вы, удалось справиться с
бабой?! Это наверняка был какой-нибудь.