Дэвид плавал один, не выпуская из виду эту парочку, блестевшую на солнце.
– Таких наглецов я еще не встречал, – со злостью пробормотал он.
Из-за ветра вода стала холодной. Косые лучи солнца разделили ее на множество серебряных рябинок и погнали их на пустынный берег. Уходя переодеться, Дэвид видел, как Жак наклонился над Алабамой и прошептал ей что-то сквозь налетевший мистраль. Но он не слышал, о чем они говорили.
– Придешь? – шепотом спросил Жак.
– Да… не знаю. Да.
Когда Дэвид вышел из кабинки, взвившийся песок залепил ему глаза. По загорелым щекам Алабамы катились слезы, чуть выступавшие скулы отливали желтым. Она попыталась свалить вину на ветер.
– Ты больна, Алабама, ты сошла с ума. Если ты еще раз увидишься с этим типом, я оставлю тебя тут, а сам вернусь в Америку.
– Ты не сможешь этого сделать.
– Еще как смогу! – угрожающе воскликнул Дэвид.
Несчастная, она лежала на песке под колким ветром.
– Я ухожу, а тебя он пусть везет домой на своем аэроплане.
Дэвид зашагал прочь. Потом Алабама услыхала удаляющийся шум мотора. Море сияло, словно металлический отражатель, под холодными белыми облаками.
Пришел Жак; принес портвейн.
– Вызвать для тебя такси? – спросил он. – Если хочешь, я больше тут не появлюсь.
– Если я не приду к тебе послезавтра, когда он поедет в Ниццу, больше не появляйся.
– Ладно… – Он помедлил, чтобы помочь ей. – Что ты скажешь мужу?
– Всё.
– Это неразумно, – испугался Жак. – Давай положимся на удачу…
Днем было ветрено и уныло. По дому летали клубки пыли. А на улице из-за ветра не слышно было голосов.
– Няня, не стоит после ланча идти на море. Слишком холодно.
– Но, мадам, Бонни становится беспокойной, когда поднимается ветер. Я думаю, мадам, нам лучше пойти, если вы не возражаете. Мы не будем купаться – просто погуляем. Мистер Найт отвезет нас.
На пляже не было ни одного человека. Прозрачный, как хрусталь, воздух сушил губы. Алабама легла было позагорать, однако ветер прогнал солнце с небес, прежде чем оно успело ее согреть. Все было против нее.
Из бара вышли Рене и Бобби.
– Привет, – коротко поздоровался Дэвид.
Они уселись рядом с таким видом, словно знали некий секрет, касавшийся семьи Найтов.
– Флаг видели? – спросил Рене.
Алабама повернулась в сторону авиационного поля.
Над металлическими кубистическими крышами реял приспущенный флаг, блестевший в разреженном воздухе.
– Кто-то погиб, – сказал Рене. – Солдат назвал Жака – зачем-то он полетел, несмотря на мистраль.
Алабаме показалось, что стало совсем тихо, словно земля остановилась, словно страшное столкновение астральных тел стало неминуемым.
Она кое-как сумела подняться.
– Мне нехорошо, – тихо проговорила Алабама. Ее знобило, у нее заболел живот. Дэвид пошел следом к автомобилю.
Он резко повернул ключ зажигания. Действовать быстрее было невозможно.
– Мы можем пройти? – спросил он у часового.
– Non, Monsieur.
– Произошел несчастный случай. Не могли бы вы сказать, кто пострадал?
– Не положено.
За спиной солдата сверкала белизной песчаная дорога, с одной стороны огороженная домами, с другой – кланяющимися по воле мистраля олеандрами.
– Нам бы хотелось знать, это не лейтенант Шевр-Фейль?
Часовой остановил взгляд на несчастном лице Алабамы.
В конце концов он не выдержал.
– Ладно, месье, я узнаю.
В конце концов он не выдержал.
– Ладно, месье, я узнаю.
Они долго ждали под немилосердными порывами ветра.
Часовой вернулся. Храбрый и самоуверенный Жак, покачиваясь, шел за ним, символ солнца и французской авиации, голубого неба и белого песка, Прованса и смуглых мужчин, живущих по жестоким законам необходимости, символ реальной, а не вымышленной жизни.
– Бонжур, – сказал он и крепко пожал руку Алабамы, это выглядело так, словно он перевязал рану.
Алабама расплакалась.
– Мы хотели знать, – с напряжением в голосе произнес Дэвид и повернул ключ зажигания. – А жена плачет из-за меня.
И вдруг Дэвид сорвался.
– Черт подери! – крикнул он. – Может быть, подеремся?
Не сводя взгляда с Алабамы, Жак твердо и в то же время ласково проговорил:
– Я не могу драться, потому что он слабее меня.
Его руки, лежавшие на капоте «рено», были похожи на железные перчатки.
Алабама попыталась поднять взгляд на Жака. Из-за слез она не могла как следует разглядеть его. Золотистое лицо и белая рубашка на фоне золотистого свечения, исходящего от его тела, сливались в одно золотое пятно.
– Ты тоже не можешь, – в ярости крикнула она, – ты тоже не можешь побить его!
Плача, она привалилась к плечу Дэвида.
«Рено» громко выстрелил выхлопными газами, и Дэвид с грохотом промчался мимо изготовившегося к защите Жака. Алабама потянулась к запасному тормозу.
– Идиотка! – Дэвид злобно оттолкнул ее. – Не смей прикасаться к тормозам!
– Извини, что не позволила ему исколошматить тебя до полусмерти! – крикнула она в бешенстве.
– Я бы убил его, если бы захотел, – презрительно отозвался Дэвид.
– Мадам, случилось что-нибудь серьезное?
– Всего-навсего кого-то убили. Не понимаю, как они могут так жить!
Дэвид сразу же направился в ту комнату, которую приспособил под студию. Мягкий романский говор двух ребят, собиравших фиги в дальнем конце сада, сначала едва слышным бормотанием поднимался в воздухе, а потом становился то громче, то слабее по мере того, как усиливался или стихал ветер.
Прошло довольно много времени, прежде чем Алабама услыхала, как он кричит из окна:
– Эй там, на дереве, убирайтесь к черту! Да будет проклято все племя макаронников!
За обедом они не перемолвились ни словом.
– Такие ветры на самом деле полезны, – сказала няня. – Они отгоняют комаров, и воздух после них становится намного чище, вы согласны, мадам? Но знали бы вы, как они досаждали мистеру Хортереру-Коллинзу! Как только начинался мистраль, он превращался в разъяренного льва. А вы, мадам, как вы переносите мистраль? Нормально?
Дэвид решил уладить ссору миром и настоял на поездке в город сразу после обеда.
В кафе они нашли лишь Рене и Бобби, потягивавших чай из вербены. Из-за мистраля стулья были положены на столы. Дэвид заказал шампанское.
– Не стоит пить шампанское, когда такой ветер, – посоветовал Рене, но Дэвид выпил.
– Вы видели Шевр-Фейля?
– Да. Он сказал, что отправляется в Индокитай.
Испуганная Алабама сразу поняла, что Дэвид надумал подраться с Жаком, если найдет его.
– Когда?
– Через неделю, дней через десять. Как получится.
Роскошный променад под такими зелеными и полными жизни и летней неги деревьями, казалось, непоправимо преобразился. Жак прошелся по их жизни, как пылесос. Ничего не осталось, кроме дешевого кафе, листьев в канавах, рыскающего поблизости пса и негра по кличке Ни-гроша с рубцом от сабли на щеке, который хотел продать им газету. Вот и все, что осталось от июля и августа.