Но в воскресенье утром, вернувшись с прогулки, которую он совершил, как прежде, в одиночестве, Иоахим набрался духу и решил дольше не
откладывать разговор с кузеном о самых неотложных вопросах. Он подошел к его постели и сказал, вздохнув:
- Да, ничего не поделаешь, придется предпринять кое-какие шаги. Ведь тебя дома, наверное, ждут?
- Нет еще, - ответил Ганс Касторп.
- Ну, в ближайшие дни, в среду или в четверг?
- Ах, они вовсе не ждут меня так уж точно, непременно в назначенный день, - возразил Ганс Касторп. - Только у них и дела, что ждать меня
да считать дни, когда я вернусь. Вернусь и все, и дядя Тинапель скажет: "А, вот и ты!" А дядя Джемс спросит: "Ну как, доволен?" И если я не
приеду, так они еще долго меня не хватятся, можешь быть уверен. Разумеется, со временем их придется известить.
- Ты можешь себе представить, как мне все это не нравится, - продолжал Иоахим и снова вздохнул. - А что будет дальше? Ведь и на мне лежит
ответственность за эту историю. Ты приезжаешь сюда наверх, чтобы навестить меня, я ввожу тебя в нашу жизнь - и вдруг ты тут застреваешь, и
никто не знает, когда ты опять вырвешься и сможешь поступить на место. Согласись, что мне это в высшей степени не нравится!
- Позволь, - остановил его Ганс Касторп, все еще лежавший, закинув руки за голову. - Что ты мудришь? Не сочиняй глупостей. Разве я приехал
сюда наверх, только чтобы навестить тебя? Конечно, и для этого тоже, но в конце концов главное - чтобы отдохнуть и поправиться, по совету
Хейдекинда. И вдруг выясняется, что я нуждаюсь в гораздо более серьезной поправке, чем он, да и все мы могли себе представить. И я не
первый - многие считали, что они приезжают сюда с мимолетным визитом, а потом оказывалось, что они жестоко ошиблись. Вспомни хотя бы
второго сына "Tous-les-deux", и как у него все сложилось - я даже не знаю, жив ли он еще, или его потихоньку вынесли во время обеда? Ведь
то, что я слегка болен, для меня неожиданность, мне нужно сначала привыкнуть к мысли, что я тоже пациент, совершенно такой же, как вы, а не
просто гость, как я воображал вначале. С другой стороны, это вовсе не такая неожиданность, ведь таким уж блистательно здоровым я себя
никогда не чувствовал, и, если вспомнить, что мои родители умерли очень рано, то неоткуда было и взяться блистательному здоровью! У тебя
тоже есть маленький изъян, хотя он теперь, видимо, почти залечен, но мы все не придаем ему особого значения, и, может быть, это у нас
действительно в роду, по крайней мере Беренс высказал такое предположение. Вот я лежу здесь со вчерашнего дня и думаю, как я относился к
жизни в целом, - понимаешь, к ее требованиям... Моей натуре всегда были присущи известная серьезность и неприятие всего слишком здорового и
шумного, - мы еще недавно говорили о том, что меня порой даже тянуло стать священником - ради всех этих скорбных и возвышенных обрядов:
этакий, понимаешь ли, черный покров с серебряным крестом и тремя буквами R.I.Р. ...Requiescat in pace...* Это, пожалуй, прекраснейшие слова
на свете, и они мне гораздо симпатичнее всяких "Да здравствует", которые по сути дела ведь только шумиха. Происходит это, вероятно, именно
потому, что во мне самом есть изъян и с детства было особое отношение к болезни, - вот сейчас оно и сказалось. Но если дело обстоит так,
то, наоборот, счастье, что я попал сюда к вам и решил пройти осмотр, и тебе решительно не за что упрекать себя. Ты же слышал: если бы я
продолжал еще некоторое время жить так, как жил, то у меня, быть может, ни за что ни про что полетело бы к черту все легкое!
______________
* Да почиет в мире.
Ты же слышал: если бы я
продолжал еще некоторое время жить так, как жил, то у меня, быть может, ни за что ни про что полетело бы к черту все легкое!
______________
* Да почиет в мире... (лат.).
- Ну, этого мы знать не можем, - сказал Иоахим. - В том-то и дело, что знать не можем! У тебя ведь и раньше были очажки, и никто ими не
интересовался, они самостоятельно зарубцовывались, и теперь у тебя осталось после них только несколько мест с притупленным звуком. Вполне
возможно, что если бы ты случайно не попал сюда наверх, так же случилось бы и с тем очажком, который у тебя сейчас обнаружили! Тут ничего
нельзя знать наперед.
- Нет, знать ничего нельзя, - подхватил Ганс Касторп, - и поэтому мы не имеем права предполагать самое худшее, хотя бы, например,
относительно сроков моего лечения. Ты говоришь - неизвестно, когда меня отпустят отсюда и я смогу поступить на верфь, но тон у тебя
пессимистический, а я нахожу пессимизм преждевременным, и именно потому, что мы ничего знать не можем. Ведь Беренс никакого срока не
назначил, он человек разумный и не строит из себя пророка. Кроме того, еще не делали ни просвечивания, ни снимков, а ведь только они дадут
возможность судить объективно о положении дел, и, кто знает, может быть, ничего заслуживающего внимания и не окажется, температура может
снизиться сегодня-завтра, и я спокойно распрощаюсь с вами. Нет, я за то, чтобы раньше времени не бить тревогу и не пугать домашних всякими
ужасами. Достаточно, если мы на днях напишем им, я сам могу написать вот этой авторучкой, - сяду в постели и напишу, что я сильно
простужен, поднялась температура, лежу и выехать пока не могу. А там видно будет.
- Ну хорошо, пока можно и так, насчет остального подождем.
- Что ты имеешь в виду?
- Какой же ты беззаботный! Ведь содержимое твоего чемодана рассчитано на три недели! Тебе нужны белье, верхнее и нижнее, зимняя одежда и
побольше обуви. Да и денег тебе должны прислать.
- Если, - сказал Ганс Касторп, - если мне все это понадобится.
- Хорошо, подождем! Но не следует... - Иоахим взволнованно заходил по комнате. - Нет, не следует создавать себе иллюзий! Я здесь пробыл
слишком долго, чтобы не знать, как это бывает. Когда Беренс констатирует, что в верхушке легкого ослабленное дыхание, почти хрипы...
Впрочем, конечно, посмотрим.
На том дело пока и кончилось, а затем в свои права вступили еженедельные и двухнедельные отклонения от обычного дневного распорядка; даже
в лежачем положении Ганс Касторп принимал в них участие, если не прямое, то хотя бы слушая рассказы Иоахима, когда тот заходил и
присаживался на четверть часика к нему на кровать.
На подносе, на котором ему в воскресенье утром принесли завтрак, красовалась вазочка с цветами; не забыли прислать и десертное печенье,
подававшееся в тот день в столовой. А позднее на террасе и в саду раздались оживленные голоса, басовито запели трубы, загнусили кларнеты и
начался концерт, имевший место каждые две недели. Иоахим явился в комнату двоюродного брата и слушал концерт с его балкончика; дверь была
открыта, и Ганс Касторп, сидя в подушках и склонив голову набок, ловил долетавшие до него созвучия; он глядел перед собой благоговейно-
любовным и мечтательным взглядом и внутренне как бы пожимал плечами, вспоминая рассуждения Сеттембрини о том, что музыка будто бы
"политически неблагонадежна".
Но, кроме того, он, как мы уже отметили, требовал от Иоахима подробного рассказа обо всех событиях и мероприятиях этих дней, выспрашивал,
были ли в воскресенье дамы в праздничных туалетах, в кружевных матине и так далее (однако для кружевных матине день оказался слишком
холодным), а также отправился ли кто-нибудь после обеда кататься в колясках, - катанье действительно имело место, "Союз однолегочных" in
corpore* ездил в Клавадель, - а в понедельник больной даже пожелал узнать содержание conference** доктора Кроковского и стал расспрашивать
о ней Иоахима, когда тот вернулся с лекции и перед послеобеденным лежанием забежал его проведать.