Но Иоахим был молчалив, ему, видимо, не
хотелось говорить. Однако Ганс Касторп продолжал настаивать, он желал знать подробности.
______________
* В полном составе (лат.).
** Лекции (франц.).
- Хоть я и лежу, но плачу полностью, - заявил он, - и желаю получать все, что здесь дают.
Он вспомнил тот понедельник две недели назад, когда самостоятельно отправился на прогулку, столь утомившую его, и высказал предположение,
что именно она повлияла революционизирующим образом на его организм, после чего и обнаружилась таившаяся в нем болезнь.
- Но меня поразило, как люди говорят здесь! - воскликнул он. - Знаешь, простонародье, с каким достоинством и торжественностью; порой
кажется, что это стихи. "Ну, счастливо и большое спасибо!" - повторил он, подражая интонации дровосека. - Я слышал это в лесу и никогда не
забуду. Такие вещи связываются потом с другими впечатлениями и воспоминаниями и будут звучать в душе до конца твоих дней... Значит,
Кроковский опять рассуждал о "любви"? - спросил он наконец и сделал гримасу.
- Само собой, - ответил Иоахим. - О чем же еще? Ведь это его тема.
- И что же он сказал сегодня?
- Ах, ничего особенного. Ты ведь слышал в прошлый раз, какие у него на этот счет теории.
- Но что он сегодня преподнес вам новенького?
- Нового ничего... Сегодня была сплошная химия, - неохотно начал рассказывать Иоахим. - Кроковский заявил, что при "этом", видишь ли,
происходит как бы своего рода отравление, самоотравление организма, а его причина - какое-то неведомое, распространившееся по всему телу
вещество. Оно распадается, продукты распада действуют одурманивающе на некоторые центры спинного мозга, и люди точно пьянеют, примерно так,
как это бывает при постоянном употреблении наркотиков - морфия или кокаина.
- И тогда начинают гореть щеки, - подхватил Ганс Касторп. - Скажи пожалуйста, как интересно! И все-то он знает. Набрался учености!
Подожди, в один прекрасный день он еще откроет это неведомое вещество, которое содержится во всем теле и выделяет яды, одурманивающие нашу
центральную нервную систему, и тогда ему будет легче морочить людям голову. А может быть, люди додумались до этого и раньше? Послушать его,
так, пожалуй, начнешь верить во все эти истории насчет любовных напитков и тому подобного, о которых рассказывается в старинных легендах...
Ты уже уходишь?
- Да, мне надо непременно еще полежать. Со вчерашнего дня моя кривая стала подниматься. Эта история с тобой все же на меня
подействовала...
Прошло воскресенье, затем понедельник. Наступило утро и наступил вечер третьего дня пребывания Ганса Касторпа в "стойле" - обычный
будничный день, как и все другие, просто вторник. Но именно во вторник он приехал сюда наверх, со вторника прожил здесь ровнехонько три
недели, поэтому ему захотелось написать домой и сообщить своим дядюшкам хотя бы в общих чертах, как обстоит дело с его здоровьем. Подложив
под спину подушку, он сел и написал на листе почтовой бумаги с грифом санатория, что его отъезд отсюда, против ожидания, откладывается. Он
сильно простужен, температурит и лежит в постели, а гофрат Беренс отнесся к его болезни с присущей ему сверхдобросовестностью и поставил ее
в связь с особой конституцией пишущего эти строки. Еще при первом знакомстве главный врач нашел у него резко выраженное малокровие, поэтому
намеченный им, Гансом Касторпом, срок для отдыха признан, видимо, недостаточным. О дальнейшем он уведомит. Так будет хорошо, решил Ганс
Касторп. Ни слова лишнего, и все же на первое время вполне достаточно.
Он
сильно простужен, температурит и лежит в постели, а гофрат Беренс отнесся к его болезни с присущей ему сверхдобросовестностью и поставил ее
в связь с особой конституцией пишущего эти строки. Еще при первом знакомстве главный врач нашел у него резко выраженное малокровие, поэтому
намеченный им, Гансом Касторпом, срок для отдыха признан, видимо, недостаточным. О дальнейшем он уведомит. Так будет хорошо, решил Ганс
Касторп. Ни слова лишнего, и все же на первое время вполне достаточно. Письмо он вручил служителю, который, минуя санаторский почтовый
ящик, отправил его с ближайшим поездом.
После этого наш путешественник решил, что главное сделано; хотя его мучил кашель и насморк, затруднявший дыхание, он успокоился и, ожидая
выздоровления, стал жить со дня на день, причем каждый день был поделен на небольшие части и, столь обычный и нормальный, не казался в
своем непоколебимом однообразии ни слишком коротким, ни бесконечно длинным. Утром, дав знать о себе оглушительным стуком в дверь, входил
массажист, нервный малый, прозванный "учителем гимнастики"; рукава у него были закатаны, руки жилистые, он говорил горловым голосом,
неразборчиво и запинаясь, и называл Ганса Касторпа, как и всех больных, не по фамилии, а по номеру комнаты; массажист обтирал его спиртом.
Вскоре после его ухода появлялся Иоахим, уже одетый для прогулки, желал кузену доброго утра, справлялся, какая температура была у него в
семь утра, и сообщал свою. Пока он завтракал внизу, Ганс Касторп, опираясь на засунутую за спину подушку, делал то же - с особым аппетитом,
вызванным новыми обстоятельствами его жизни, причем ему нисколько не мешало деловито-деловое вторжение врачей, которые, проследовав через
столовую, спешно совершали обход лежачих больных и "морибундусов". С полным ртом варенья он сообщал им о том, что спал "отлично", и потом,
держа в руке чашку, следил, как гофрат, опершись кулаками о стоявший посреди комнаты стол, быстро пробегает глазами температурный листок;
затем, когда врачи уходили, с равнодушной неторопливостью отвечал на их прощальное приветствие. Окончив завтрак, он закуривал папиросу, и
вдруг оказывалось, что Иоахим уже вернулся с обязательной утренней прогулки, а Ганс Касторп еще не успел отдать себе отчет в том, что
двоюродный брат вышел из комнаты. Они опять болтали о том о сем, и Иоахим еще успевал полежать до второго завтрака, причем время пролетало
так быстро, что даже самый пустой и духовно убогий человек не успел бы соскучиться, а ведь у Ганса Касторпа не было недостатка в умственной
пище - ему предстояло еще разобраться во всех впечатлениях первых трех недель, проведенных здесь наверху, осознать свое теперешнее
положение и возможные его последствия; поэтому два толстых тома подшивки иллюстрированного журнала из библиотеки санатория лежали пока без
употребления на его ночном столике.
Так же быстро проходило время, пока Иоахим совершал свою вторую прогулку в Давос-курорт - она занимала какой-нибудь часок, не больше.
Вернувшись, он опять заходил к Гансу Касторпу, рассказывал о том или другом наблюдении, сделанном во время прогулки, и, постояв или посидев
несколько минут возле постели больного, отправлялся лежать перед обедом - надолго ли? Да тоже на какой-нибудь часок! И не успевал Ганс
Касторп закинуть руки за голову и отдаться обдумыванию одной из своих мыслей, как уже гремел гонг, призывавший всех не лежачих больных и не
"морибундусов" готовиться к обеду.
Иоахим уходил, и тогда появлялся "обеденный суп" - простодушно-символическое обозначение того, что ему приносили на первое.