Знаешь: не согрешишь -- не покаешься,
не покаешься -- не спасешься... Ты вот греши, пока молода. Поедем кататься?
-- Не хочется...
Он подсаживался кней, обнималее, холодную, скупо отвечавшуюна его
ласки, и, заглядывая в ее глаза, говорил:
-- Наталья! Чего ты такая нерадостная? Скучно, что ли, со мной, а?
-- Нет, -- кратко отвечала она.
-- Так что же -- к своим, что ли, хочется?
-- Да, -- нет... так это...
-- О чем ты думаешь?
-- Я не думаю...
-- А что же?
-- Так...
Однажды он добился от нее более многосложного ответа:
-- В сердце у меня --смутное что-то. И в глазах... И все кажется мне,
что это -- не настоящее...
Она повелавокругсебя рукой, настены, мебель,навсе.Игнатне
подумал над ее словами и, смеясь, сказал ей:
--Это тынапрасно!Тутвсе самое настоящее...вещьвседорогая,
прочная...Но-- захочешь--все сожгу,распродам, раздарю и--новое
заведу! Ну, желаешь?
-- На что? -- спокойно сказала она.
Егоудивляло, какэтоона, такаямолодая, здоровая, живет --точно
спит, ничего не хочет, никуда, кромецерквей, не ходит, людей дичится. И он
утешал ее:
-- Вотпогоди -- родишьты мне сына,--совсем другая жизнь утебя
пойдет.Это тыоттогопечалишься,что заботы утебя мало,он тебе даст
заботу... Родишь ведь сына, а?
-- Как бог даст, -- отвечала она, опускаяголову. Потомее настроение
стало раздражать его.
-- Ну, молоканка, что нос повесила? Ходит-- ровно постеклу, смотрит
-- будто душу чью-то загубила! Баба ты такая ядреная, а вкусау тебя нет ни
к чему, -- дуреха!
Раз, придя домойвыпивши, он началприставать кней с ласками, а она
уклонялась от них. Тогда он рассердился и крикнул:
-- Наталья! Не дури, смотри.
Она обернулась лицом к нему и спокойно спросила:
-- А то что будет?
Игнат освирепел от этих слов и ее безбоязненного взгляда.
-- Что? -- рявкнул он, наступая на нее.
-- Прибить, что ли, хочешь? -- не двигаясь с места и не моргнув глазом,
спрашивала она.
Игнат привык, чтоб пред гневом его трепетали, и ему было дикои обидно
видеть ее спокойствие.
-- А -- вот!.. -- крикнул он, замахиваясь на нее. Не быстро, но вовремя
она уклонилась от его удара, потом схватила руку его, оттолкнула ее прочь от
себя и, не повышая голоса, сказала:
-- Ежели тронешь, -- больше ко мне не подходи! не допущу до себя!
Большие глаза ее сузились, и их острый, режущийблеск отрезвил Игната.
Он понял полицу ее, чтоона тоже -- зверь сильный и, еслизахочет, -- не
допустит его до себя, хоть до смерти забей ее.
-- У-у, кулугурка! -- рыкнул он и ушел.
Но, отступив пред нею однажды,в другой раз он не сделал бы этого:не
мог он потерпеть, чтобыженщина и жена его не преклонилась пред ним, -- это
унизило быего.
Но, отступив пред нею однажды,в другой раз он не сделал бы этого:не
мог он потерпеть, чтобыженщина и жена его не преклонилась пред ним, -- это
унизило быего. Он почувствовал, что жена ни в чем и никогда не уступит ему
и что между ним и ею должна завязаться упорная борьба.
"Ладно! Поглядим, кто кого", -- думал он наследующий день, сугрюмым
любопытством наблюдая за нею,ив душе егоуже разгоралось бурное желание
начать борьбу, чтоб скорее насладиться победой.
Но дня через четыре Наталья Фоминична объявила мужу, что она беременна.
Игнат вздрогнул от радости, крепко обнял ее и глухо заговорил:
-- Наташа... ежели -- сын, ежели сына родишь -- озолочу! Что там! Прямо
говорю -- слугою тебебуду! Вот --какпередбогом! Под ноги тебелягу,
топчи меня, как захочешь!
-- В этом не наша воля, а божья!.. -- тихо и вразумительно сказала она.
-- Да, -- божья! -- с горечью воскликнул Игнат и грустно поник головой.
С этой минуты он начал ходить за женой, как за малым ребенком.
-- Поштоселак окну? Смотри-- надует вбок, захвораешьеще!.. --
говорилонейсуровоиласково.--Чтотыскачешьполестнице-то?
Встряхнешьсякак-нибудь...А тыешьбольше,надвоихешь,чтобыему
хватало...
Наталью же беременность сделала еще более сосредоточенной и молчаливой;
онаглубже ушла в себя, поглощеннаябиением новой жизни под сердцем своим.
Но улыбка еегубсталаяснее, и в глазахпорой вспыхивалочто-то новое,
слабое и робкое, как первый проблеск утренней зари.
Когда наступиловремяродов, -- это было рано утром осеннего дня,--
припервомкрике боли,вырвавшемся у жены, Игнатпобледнел, хотел что-то
сказать ей, но только махнул рукой и ушел изспальни, где женакорчилась в
судорогах, ушел вниз в маленькую комнатку,моленную его покойной матери. Он
велел принести себе водки,сел за столи стал угрюмо пить, прислушиваясь к
суете в доме. В углукомнаты,освещенные огнем лампады, смутнорисовались
лики икон,безучастные итемные. Там, наверху, над егоголовой, топалии
шаркалиногами,что-тотяжелоепередвигали по полу,гремела посуда,по
лестнице вверх и вниз суетливо бегали... Все делалосьбыстро, торопливо, но
время шло медленно... До слуха Игната доносились подавленные голоса:
-- Не разродится она так-то... в церковь бы послать, чтоб царские врата
отворили...
В комнату, соседнюю с той, где сидел Игнат, вошла приживалка Вассушка и
громким шопотом стала молиться:
-- Господи боже наш... благоволивый снитис небес и родитися от святыя
богородицы... ведый немощное человеческого естества... прости рабе твоей...
И вдруг, заглушая все звуки, раздавался нечеловеческий вой, сотрясавший
душу, или продолжительный стон тихо плыл по комнатам домаи умирал в углах,
уже полныхвечернего сумрака... Игнатбросалугрюмыевзглядынаиконы,
тяжело вздыхал и думал:
"Неужто опять дочь будет?"
Порой он вставал и молча крестился, низко кланяясь иконам, потомопять
садился застол, пил водку, не опьянявшуюего в эти часы, дремал, и -- так
провел весь вечер, и всю ночь, и утро до полудня.