..
Команда парохода любила его, ион любил этих славных ребят, коричневых
от солнцаиветра, весело шутившихс ним.Онимастерилиему рыболовные
снасти, делали лодки из древесной коры, возились сним, катали его пореке
во время стоянок, когда Игнат уходил в город по делам. Мальчик часто слышал,
какпоругивали егоотца,нонеобращал на этовниманияиникогдане
передавал отцутого,что слышалонем.Но однажды, вАстрахани,когда
пароход грузился топливом, Фома услыхал голос Петровича, машиниста:
--Приказалвалитьстолькодров,--тьфу,несообразныйчеловек!
Загрузитпароходпо самую палубу, а потом орет -- машину, говорит, портишь
часто... масло, говорит, зря льешь...
Голос седого и сурового лоцмана отвечал:
--Авсе жадность его непомерная --дешевле здесь топливо, вотон и
старается... Жаден, дьявол!
-- Жаден...
Повторенное несколько раз кряду слово запало в память Фомы,и вечером,
ужиная с отцом, он вдруг спросил его:
-- Тятя!
-- Ась?
-- Ты жадный?
Навопросыотцаон передалему разговорлоцмана с машинистом. Лицо
Игната омрачилось, и глаза гневно сверкнули.
-- Вот оно что!.. -- проговорил он, тряхнув головой. -- Ну, ты не того,
-- не слушай их. Они тебе некомпания, -- ты около них поменьше вертись. Ты
им хозяин, они-- твои слуги, так и знай. Захочем мы с тобой, ивсех их до
одного на берегшвырнем, -- они дешево стоят, их везде как собак нерезаных.
Понял? Они променя многомогут худого сказать, -- этопотому они скажут,
что я им --полный господин. Тутвсе дело в том завязло, что я удачливый и
богатый, а богатому все завидуют. Счастливый человек -- всем людям враг...
Дня через два на пароход явились новые и лоцман и машинист. *
-- А где Яков? -- спросил мальчик.
-- Рассчитал я его... прогнал!
-- За то?
-- За то самое...
-- И Петровича?
-- И его.
Фоме понравилось то,что отец его может так скоро переменять людейна
пароходе. Он улыбнулсяотцуи, сойдявнизна палубу,подошелкодному
матросу, который, сидя на полу, раскручивал кусок каната, делая швабру.
-- А лоцман-то новый уж, -- объявил Фома.
-- Знаем... Доброго здоровьица, Фома Игнатьич! Как спал-почивал?
-- И машинист новый...
-- И машинист... Жалко Петровича-то?
-- Нет.
-- Ну? А он до тебя такой ласковый был...
-- А зачем он тятю ругал?
-- О? Али он ругал?
-- Ругал, я ведь слышал...
-- Мм... а отец-то тоже, значит, слышал?
-- Нет, это я ему сказал...
-- Ты... Та-ак... -- протянул матрос и замолчал, принявшись за работу.
--А тятямнеговорит: "Ты, говорит, здесьхозяин.
.. Та-ак... -- протянул матрос и замолчал, принявшись за работу.
--А тятямнеговорит: "Ты, говорит, здесьхозяин... всех, говорит,
можешь прогнать, коли хочешь..."
-- Такоедело!.. -- сказал матрос,сумрачнопоглядывая намальчика,
оживленно хваставшего предним своей хозяйской властью.Сэтогодня Фома
заметил, что команда относится к нему как-тоиначе, чемотносилась раньше:
одни стали еще более угодливы и ласковы, другие не хотели говорить с ним,а
еслииговорили,то сердито и совсем незабавно, как раньше бывало. Фома
любилсмотреть,когдамоютпалубу: засучив штаныпо колени, матросы, со
швабрами ищеткамивруках, ловко бегают попалубе, поливают ее водой из
ведер, брызгают друг на друга, смеются, кричат, падают, -- всюду текут струи
воды, и живой шумлюдей сливается с ее веселымплеском. Раньшемальчик не
тольконе мешал матросамвэтой шуточнойилегкойработе, нопринимал
деятельное участие, обливая их водой и со смехом убегая от угроз облить его.
Но после расчета Петровичаи Яковаончувствовал, что теперь всем мешает,
никтоне хочет играть с ним и всесмотрятна него неласково. Удивленный и
грустный,он ушелспалубы наверх, кштурвалу,сел там и стал собидой
задумчиво смотретьна синийберег изубчатую полосулеса.Авнизу,на
палубе,игриво плескаласьводаиматросывеселосмеялись...Ему очень
хотелось к ним, но что-то не пускало его туда.
"Держисьотнихподальше,--вспомнилонсловаотца, --тыим
хозяин..."
Тогда ему захотелось что-нибудь крикнуть матросам -- что-нибудь грозное
и хозяйское, так, как отец кричит на них. Ондолго придумывал -- чтобы? И
непридумал ничего... Прошло еще дня два, три, и он ясно понял, что команда
нелюбитего.Скучноемустало напароходе,ивсечащеичащеиз
разноцветного тумана новыхвпечатлений выплывалпред Фомой затемненный ими
образ ласковойтетки Анфисысеесказками, улыбками и мягкимсмехом, от
которогона душумальчика веялорадостнымтеплом. Он все еще жил вмире
сказок, но безжалостная рука действительности ужеревностнорвала красивую
паутину чудесного, сквозь которую мальчик смотрел на все вокруг него. Случай
с лоцманом и машинистом направил внимание мальчика на окружающее; глаза Фомы
стали зорче: в нихявилась сознательная пытливость,и вего вопросах отцу
зазвучало стремление понять,--какие нити ипружины управляют действиями
людей?
Однажды пред ним разыгралась такая сцена: матросы носилидрова, и один
из них,молодой,кудрявыйивеселый Ефим, проходя сносилками по палубе
парохода, громко и сердито говорил:
-- Нет, уж это без всякой совести! Не было у меня такого уговору, чтобы
дроватаскать. Матрос -- ну, сталобыть,дело твое ясное!.. А чтобы еще и
дрова...спасибо!Этозначит--драть с меняту шкуру,которойяне
продал.