АдмиралКолчакстоялна
мостике в полной парадной форме.
- Матросы, -закричалонтреснутым,высокимголосом,-случилась
непоправимаябеда:врагинарода,тайныеагентынемцев,разоружили
офицеров.Дакакойжепоследнийдуракможетсерьезноговоритьоб
офицерском контрреволюционном заговоре! Да ивообще,долженсказать,-
никакой контрреволюции нет и в природе не существует.
Тут адмирал забегал по мостику, гремя саблей, и стал отводить душу.
-Все,чтопроизошло,ярассматриваюпреждевсегокакличное
оскорбление мне, старшему изофицеров,и,конечно,командоватьбольше
флотом не могу и не желаю и сейчас же телеграфирую правительству -бросаю
флот, ухожу. Довольно!..
Семен видел, как адмирал схватился за золотуюсаблю,сжалееобеими
руками, стал отстегивать, запутался, рванул, - даже губы у него посинели.
- Каждый честный офицер должен поступить на моем месте так!..
Он поднял саблю и бросил ее в море. Ноиэтотисторическийжестне
произвел никакого впечатления на матросов.
С того времени пошли крутые события во флоте, - барометр упал набурю.
Матросы, связанные тесною жизньюнаморе,здоровые,смелыеиловкие,
видавшие океаны и чужие земли, болееразвитые,чемпростыесолдаты,и
более чувствующие непроходимую чертумеждуофицерскойкают-компаниейи
матросским кубриком, - были легко воспламеняемой силой. Ею в первую голову
воспользовалась революция. "Братва" со всейнеизжитойстрастьюпошлав
самоепеклоборьбыисамаразжигаласилыпротивника,который,еще
колеблясь, еще не решаясь, выжидал, подтягивался, накоплялся.
Семену некогда было теперь и думать о доме, о жене. В октябре кончились
прекрасные слова, заговорила винтовка. Враг был на каждом шагу.Вкаждом
взгляде, испуганном, ненавидящем,скрытном,таиласьсмерть.Россияот
Балтийского моря до Тихого океана, от Белого до Черногоморяволновалась
мутно и зловеще. Семен перекинул через плечо винтовкуипошелбитьсяс
"гидрой контрреволюции".
Рощин и Катя, с узелкомичайником,протискивалисьчерезтолпуна
вокзале, вместе счеловеческимпотокомпрошличерезгрозящуюштыками
заставу и побрели вверх по главной улице Ростова.
Еще полтора месяца тому назад здесь гулял, от магазина к магазину, цвет
петербургского общества. Тротуары пестрели от гвардейских фуражек, щелкали
шпоры, слышалась французская речь, изящные дамы пряталиносикиотсырой
стужи в драгоценные меха. Снепостижимымлегкомыслиемздесьсобирались
только перезимовать, чтобы к белым ночамвернутьсявПетербургвсвои
квартиры и особняки с почтенными швейцарами,колоннымизалами,коврами,
пылающими каминами. Ах, Петербург! В конце концов должно же всеобойтись.
Изящные дамы решительно ни в чем не были виноваты.
И вот великий режиссер хлопнул в ладоши: все исчезло, как на вертящейся
сцене.
Декорацияпеременилась.УлицыРостовапустынны.Магазины
заколочены,зеркальныестеклапробитыпулями.Дамыприпряталимеха,
повязались платочками.МеньшаячастьофицерствабежаласКорниловым,
остальные с театральнойбыстротойпревратилисьвбезобидныхмещан,в
актеров, куплетистов, учителей танцев и прочее. И февральский ветерпонес
вороха мусора по тротуарам...
- Да, опоздали, - сказал Рощин. Он шел, опустив голову. Ему казалось-
тело России разламывается натысячикусков.Единыйсвод,прикрывавший
империю, разбитвдребезги.Народстановитсястадом.История,великое
прошлое,исчезает,кактуманныезавесыдекорации.Обнажаетсяголая,
выжженная пустыня - могилы,могилы...КонецРоссии.Ончувствовал,-
внутри его дробится и мучит колючими осколками что-то, что онсознавалв
себе незыблемым, - стержень его жизни... Спотыкаясь, он шел на шагпозади
Кати. "Ростов пал, армия Корнилова, последний бродячий клочокРоссии,не
сегодня-завтра будет уничтожена, и тогда - пулю в висок".
Они шли наугад. Рощин помнил адреса кое-кого из товарищейподивизии.
Но, быть может, они убежали или расстреляны? Тогда - смертьнамостовой.
Он поглядел на Катю. Она шла спокойно искромновкоротенькойдраповой
кофточке, в оренбургском платке. Ее милое лицо, с большими серыми глазами,
простодушно оборачивалось на содранные вывески, на выбитые витрины. Уголки
ее губ чуть ли не улыбались. "Что она, - не понимаетвсегоэтогоужаса?
Что это за всепрощение какое-то?"
На углу стояла кучка безоружных солдат. Один,рябой,сзаплывшимот
кровоподтека глазом, держа серый хлеб под мышкой, не спешаотрывалкусок
за куском, медленно жевал.
- Тут не разберешь - какая власть, чи советская, чи еще какая, - сказал
ему другой, с деревянным сундучком, к которому былипривязаныпоношенные
валенки. Тот, кто ел, ответил:
- Власть - товарищ Броницкий. Добейся до него, даст эшелон, уедем. А то
век будем гнить в Ростове.
- Кто он такой? Какой чин?
- Военный комиссар, что ли...
Подойдя к солдатам, Рощин спросил, как пройти по такому-то адресу. Один
недоброжелательно ответил:
- Мы не здешние.
Другой сказал:
- Не вовремя, офицер, заехал на Дон.
Катя сейчас же дернула мужа за рукав, и они перешли напротивоположный
тротуар. Там, на сломанной скамейке подголымдеревом,сиделстарикв
потертой шубе и соломенной шляпе. Положив щетинистый подбородок накрючок
трости, он вздрагивал. Из закрытых глаз его текли слезы по впалым щекам.
У Кати затряслось лицо. Тогда Рощин дернул ее за рукав:
- Идем, идем, всех не пережалеешь...
Они долго еще бродили по грязному и ободранному городу, покуда не нашли
нужный им номер дома. Войдявворота,увиделикороткого,толстоногого
человека с голым,какяйцо,черепом.Нанембылаватнаясолдатская
безрукавка, до последней степени замазанная.Оннескотел,отворачивая
лицо от вони.