Прошлым летом, в июльский день,на
набережной, где в зеркальной Неве отражались очертания мостов иколоннада
Васильевского острова, - в тот далеко отошедший солнечныйдень,-Рощин
сказал Кате, сидевшейуводынагранитнойскамье:"Окончатсявойны,
пройдут революции, исчезнут царства, инетленнымостанетсяоднотолько
сердце ваше..." И вот рассталисьврагаминагрязномдворе...Катяне
заслужила такого конца... "Но, черт ли, когда всей России - конец..."
План Рощина был прост: добраться вместе скрасногвардейскойчастьюв
район боев с Добровольческой армией и при первом же случаеперебежать.В
армии его лично знали генерал Марков и полковник Неженцев. Он мог сообщить
им ценные сведения о расположении исостояниикрасныхвойск.Носамое
главное - почувствоватьсебясредисвоих,сброситьпроклятуюличину,
вздохнуть наконец полной грудью, - выплюнуть вместе с пачкой пульвлицо
"обманутому дурачью, разнузданным дикарям" кровавый сгусток ненависти...
- Командир правильно выразился насчет спирта.Шумиммного.Громадный
шум устроили, акакразбиратьсябудем,тут,брат,призадумаешься,-
проговорил невзрачный человек в нагольном полушубке с торчащей под мышками
и на спине овчиной. Он присел на скамью к Рощину и попросил табачку. -Я,
знаешь,по-стариковски-трубочкупокуриваю.(Онповернулхитрое,
обветренное лицо с бесцветной бородкой и сощуреннымиглазами.)ВНижнем
служил у купцов при амбарах, ну и привык к трубочке. С четырнадцатого года
воюю, все перестать не могу, вот, брат, вояка-то, ей-богу.
- Да, пора бы уж тебе на покой, - с неохотой сказал Рощин.
- На покой! Где этот твой покой? Ты, парень, явижу,избогатеньких.
Нет, я воеватьнеброшу.Явоткакхлебнулгоря-тоотбуржуев!С
шестнадцати лет по людям, и все в караульщиках.Возвысилсядокучерау
Васенковых-купцов, - может, слыхал, - да опоил парусерых,хорошиебыли
кони, опоил, прямо сознаюсь;прогнали,конечно.Сынубит,женадавно
померла. Ты теперь мне говори - за кого мневоевать:заСоветыилиза
буржуев? Я сыт, сапоги вот на прошлой неделе снял с покойничка. Сырость не
пропускают, - смотри, какой товар. Занятие: пострелял, сходилнаура,и
садись у котла. И трудишься засвоедело,парень.Бедняки,голь,как
говорится, бесштанная, у кого горе-злочастье в избе на лавке сидит, -вот
наша армия. А Учредительное собрание, - я видел в Нижнем, как выбирали,-
одни интеллигенты да беспощадные старцы.
- Ловко ты насобачился разговаривать, - сказал Рощин, скрытно скользнув
взглядом по собеседнику. Звали его Квашин.Снимонтаскалсявотуже
неделю в одном вагоне, спал рядом на верхних нарах. Квашина в вагоне звали
"дедом". Всюду, где можно,онпристраивалсясгазетой,-надевална
сухонькийносзолотоепенснеичиталвполголоса."Этупенсне,-
рассказывал он, - получил я в Самаре по ордеру. Этупенснезаказалсебе
Башкиров, миллионер.
Этупенснезаказалсебе
Башкиров, миллионер. А я пользуюсь".
- Это верно, что насобачился, -ответилонРощину,-яниодного
митинга не пропускаю. Придешь на вокзал, все декреты,постановления,все
прочту. Наша пролетарская сила - разговор. Чегомыстоиммолчаливые-то,
без сознания? Плотва!
Он вынул газету, осторожно развернул ее, степенно надел пенснеистал
читать передовицу, выговаривая словатак,будтоонибылинаписаныне
по-русски:
-"...Помните,чтовысражаетесьзасчастьевсехтрудящихсяи
эксплуатируемых, высражаетесьзаправостроитьлучшую,справедливую
жизнь..."
Рощин отвернулсяинезаметил,чтоКвашин,произносяэтислова,
пристально глядит на него поверх пенсне.
- Вот, парень, и видно, что ты из богатеньких,-другимужеголосом
сказал Квашин. - Мое чтение тебе не нравится. А ты не шпион?
От станции Афинской эшелон Варнавского полка в пешем строюдвинулсяк
станице Ново-Дмитровской. В полуночной тьме свистал ветер на штыках,рвал
одежду, сек лицо ледяной крупой. Ноги проваливалисьсквозькоркуснега,
уходили в липкую грязь. Сквозь шум ветра доносилиськрики:"Стой!Стой!
Легче! Не напирай, дьяволы!"
Стужа дула сквозь шинелишку, застывали кости. Рощин думал:"Толькобы
не упасть, - конец, затопчут..." Мучительнее всего былиэтиостановкии
крики впереди. Ясно, что сбились с дороги, бродили где-то покраюнето
оврага,неторечки:"Братцы,немогубольше",-прощалсячей-то
срывающийся голос. "Не Квашин ли это крикнул?Онвсевремяшелрядом.
Догадывается, не верит ни одномуслову".(Рощиннасилуотнеговчера
отвязался.) Вотопятьвпередиостановились.Рощинуткнулсявчью-то
коробом замерзшую спину. Стоя с засунутыми в рукава окоченевшими руками, с
опущенной головой, подумал: "Вот так четырегодапреодолеваюусталость,
исходил тысячи верст - затем, чтобыубивать.Этооченьважноиочень
значительно. Обидел ибросилКатю,-этоменеезначительно.Завтра,
послезавтра перебегу и в такуюжеметельбудуубиватьэтих,русских.
Странно. Катя говорит, что я благородный и добрый человек. Странно,очень
странно".
Он с любопытством отметил эти мысли. Они оборвались."Э-э,-подумал
он, - плохо. Замерзаю. Проходят последние, главные мысли.Значит,сейчас
лягу в снег".
Но замерзшая спина впереди качнулась и пошла. Качнулся и пошелзанею
Рощин. Вот ноги уже сталивязнутьпоколено.Пудовыйсапогструдом
выворачивался из глины. Донесло ветром обрывоккрика:"Река,ребята..."
Раскатилась ругань. А ветер все свистал в штыках, навевая странныемысли.
Неясные, согнувшиеся фигуры брели мимо Рощина. Он собрал силы,состоном
вытащил ногу и опять побрел.
Темной чертой на снегу проступал бурный поток,дальшевсезанавесило
летящим снегом.