Это было в зиму, когда начиналась вторая революция. Октябрьская...
Голодный, расхищаемый деревнями, насквозь прохваченный полярнымветром
Петербург,окруженныйнеприятельскимфронтом,сотрясаемыйзаговорами,
город без угля и хлеба, с погасшими трубами заводов, город, как обнаженный
мозг человеческий, -излучалвэтовремярадиоволнамиЦарскосельской
станции бешеные взрывы идей.
- Товарищи, - застужая глотку, кричал с гранитного цоколя худой малый в
финской шапочке задом наперед, - товарищи дезертиры, вы повернулись спиной
к гадам-имперьялистам... Мы, питерские рабочие,говоримвам:правильно,
товарищи...Мынехотимбытьнаемникамикровавойбуржуазии.Долой
имперьялистическую войну!
- Лой... лой... лой... - лениво прокатилось по кучке бородатыхсолдат.
Не снимая с плеч винтовок и узлов с добром, ониусталоитяжелостояли
перед памятником императору Александру III. Заносило снегом черную громаду
царя и - под мордой его куцей лошади - оратора в распахнутом пальтишке.
-Товарищи...Номынедолжныбросатьвинтовку!Революцияв
опасности... С четырех концов светаподнимаетсянанасвраг...Вего
хищных руках - горы золота истрашноеистребительноеоружие...Онуже
дрожит от радости, видя нас захлебнувшимися в крови... Но мы не дрогнем...
Наше оружие - пламенная вера в мировую социальную революцию... Онабудет,
она близко...
Конец фразы отнес ветер. Здесь же, у памятника,остановилсяпомалой
надобности широкоплечий человек с поднятымворотником.Казалось,онне
замечал ни памятника, ни оратора, ни солдат с узлами.Новдругкакая-то
фраза привлекла его внимание, даже не фраза, а исступленная вера, скакой
она была выкрикнута из-под бронзовой лошадиной морды:
- ...Да ведь поймите же вы... через полгоданавсегдауничтожимсамое
проклятое зло - деньги... Ни голода, ни нужды, ниунижения...Бери,что
тебе нужно, из общественной кладовой... Товарищи, а из золота мыпостроим
общественные нужники...
Но тут снежный ветер залетел глубоко в глотку оратору. Сгибаясь со злой
досадой, он закашлялся - и не мог остановиться: разрывало легкие.Солдаты
постояли, качнули высокими шапками и пошли, - кто навокзалы,кточерез
город за реку.Оратор,полезсцоколя,скользяногтямипомерзлому
граниту. Человек с поднятым воротником окликнул его негромко:
- Рублев, здорово.
Василий Рублев, все еще кашляя, застегивал пальтишко. Не подаваяруки,
глядел недобро на Ивана Ильича Телегина.
- Ну? Что надо?
- Да рад, что встретил...
- Эти черти, дуболомы, - сказал Рублев, глядя на неясные заснегопадом
очертания вокзала, где стояли кучками усваленногобарахлавсетеже,
заеденные вшами, бородатые фронтовики,-развеихпрошибешь?Бегутс
фронта, как тараканы. Недоумки... Тут нужно - террор...
Застуженная рука его схватила снежный ветер... И кулаквбилчто-тов
этот ветер. Рука повисла, Рублев студено передернулся...
- Рублев, голубчик, вы меня знаете хорошо (Телегин отогнулворотники
нагнулся к землистому лицу Рублева).
.. Объясните мне, ради бога... Ведь мы
в петлю лезем...Немцы,захотят,черезнеделюбудутвПетрограде...
Понимаете, - я никогда не интересовался политикой...
- Это как так, - не интересовался? - Рублев весь взъерошился,угловато
повернулся кнему.-Ачемжетыинтересовался?Теперь-ктоне
интересуется - знаешь кто? - Он бешено взглянул в глазаИвануИльичу.-
Нейтральный... враг народа...
- Вот именно, и хочу с тобой поговорить... А ты говори по-человечески.
Иван Ильич тоже взъерошился от злости.Рублевглубоковтянулвоздух
сквозь ноздри.
-Чудакты,товарищТелегин...Ну,некогдажемнестобой
разговаривать, - можешь ты это понять?..
- Слушай, Рублев, я сейчас вот в каком состоянии... Ты слышал: Корнилов
Дон поднимает?
- Слыхали.
- Либо я на Дон уйду... Либо с вами...
- Это как же так: либо?
- А вот так - во что поверю... Ты за революцию, я за Россию... А может,
и я - за революцию. Я, знаешь, боевой офицер...
Гнев погас втемныхглазахРублева,внихбылатолькобессонная
усталость.
- Ладно, - сказал он, - приходи завтравСмольный,спросишьменя...
Россия... - Он покачал головой, усмехаясь. - До того остервенеешьнаэту
твою Россию... Кровью глаза зальет... А между прочим, за нее помрем все...
Ты вот пойди сейчас на Балтийский вокзал. Там тысячи три дезертиров третью
неделю валяются по полу... Промитингуй с ними,проагитируйзаСоветскую
власть... Скажи: Петрограду хлеб нужен,намбойцынужны...(Глазаего
снова высохли.) Скажи им: а будете на печке пузо чесать -пропадете,как
сукины дети. Пропишут вам революцию по мягкому месту... Продолби имбашку
этим словом!.. И никто сейчас не спасет России,неспасетреволюции,-
одна только Советская власть... Понял? Сейчас нет ничего насветеважнее
нашей революции...
По обмерзлой лестнице в темноте, Телегин поднялся к себе на пятый этаж.
Ощупал дверь. Постучал три раза, иещераз.Кдвериизнутриподошли.
Помолчав, спросил тихий голос жены:
- Кто?
- Я, я, Даша.
За дверью вздохнули. Загремела цепочка.Долгонеподдавалсядверной
крюк. Слышно было, как Даша прошептала: "Ах, боже мой, боже мой".Наконец
открыла и сейчас же в темноте ушла по коридору и где-то села.
Телегин тщательно запер двери на все крючки изадвижки.Снялкалоши.
Пощупал, - вот черт, спичек нет. Не раздеваясь, вшапке,протянулперед
собой руки, пошел туда же, куда ушла Даша.
- Вот безобразие, - сказал он, - опять не горит. Даша, ты где?
После молчания она ответила негромко из кабинета:
- Горело, потухло.
Он вошел в кабинет; это была самая теплая комната во всей квартире,но
сегодня и здесь было прохладно. Вгляделся, -ничегонеразобрать,даже
дыхания Дашиного не было слышно. Очень хотелосьесть,особеннохотелось
чаю. Но он чувствовал: Даша ничего не приготовила.
Отогнув воротник пальто, Иван Ильич сел вкреслоудивана,лицомк
окошку.