Воспоминание о брошенной Кате острой жалостью прошло в памяти.Онприжал
лоб к холодному железу штыка. "Полно, полно, это - слабость,этовсене
нужно..." Он встряхнулся и зашагал по свежей травке. "Не время жалости, не
время для любви..."
У кирпичнойстены,разрушеннойснарядом,стоял,глядявбинокль,
коренастый, нахмуренный человек. Щегольская кожаная куртка, кожаныештаны
и мягкие казацкие сапоги его были забрызганы засохшей грязью. Около него в
кирпичную стену время от времени цокали пули.
Ниже, в ста шагах от него, расположилась батареяизеленыеснарядные
ящики. Лошадей только что отвели к забору, и онистоялипонуро,навалив
дымящийсянавоз.Прислуга,сидяналафетах,смеялась,курила,-
поглядывали в сторону командира с биноклем. Почти все были матросы,кроме
троих оборванных бородачей-артиллеристов.
Дым и пыль заслоняли горизонт - линии окопов, складки земли, сады.То,
что разглядывал командир, неясно появлялось иисчезалоизполязрения.
Из-за дома, где он стоял,вывернулсямедно-красный,водномтельнике,
матрос, проскользнул по-кошачьивдольстеныиселуногкоренастого
человека, обхватил колени татуированными сильнымируками,чутьприщурил
рыжие, как у ястреба, глаза.
- У самого берега два дерева, глядишь? - сказал он вполголоса.
- Ну?
- За ними - домишко, стеночка белеется, глядишь?
- Ну?
- То ферма.
- Знаю.
- А правее - гляди - роща. А вон дорога.
- Вижу.
- С четырехчасовтамверхоконныепробегли,народначалползать.
Вечером две коляски приехали. Там и сидит дьявол, больше нигде.
- Катись вниз, - повелительно сказал коренастыйиподозвалкомандира
батареи. На пригорок влез бородатый человек в овчинном тулупе.Коренастый
передал ему свой бинокль, и он долго всматривался.
- Хутор Слюсарева, ферма, - сказал он простуженным голосом, - дистанция
четыре версты с четвертью. Можно и по Слюсареву двинуть.
Он вернул бинокль, неуклюже сполз вниз и, надув горло, рявкнул:
- Батарея, готовьсь!.. Дистанция... Первая очередь... Огонь...
Ахнули громовыми глотками орудия,отскочилистволынакомпрессорах,
выпыхнуло пламя, и тяжелые гранаты ушли,бормочаосмерти,квысокому
берегу Кубани; к двум голым тополям, где в белом домике перед картой сидел
угрюмый Корнилов.
На второй день штурма был вызван из обоза генерал Марковсофицерским
полком. В этой колонне шел Рощин рядовым. Семь верст до Екатеринодара, еще
гуще, чем вчера, заволоченного пылью канонады, пробежали зачасвремени.
Впереди шагал в сдвинутой на затылок папахе, в расстегнутой ватнойкуртке
Марков. Обращаясь к едвапоспевающемузанимштабномуполковнику,он
ругался и сволочился по адресу высшего командования:
- Раздергали по частям бригаду, в обозе меня - трах-тарарах - заставили
сидеть... Пустили бы меня с бригадой, - я быдавно-трах-тарарах-в
Екатеринодаре был...
Он перескочил через канаву, поднял нагайку и, обернувшись крастянутой
по зеленому полю колонне, скомандовал, - от криканадулисьжилынаего
шее.
..
Он перескочил через канаву, поднял нагайку и, обернувшись крастянутой
по зеленому полю колонне, скомандовал, - от криканадулисьжилынаего
шее...
Запыхавшиеся офицеры, с потными серьезнымилицами,сталиперебегать,
колонна повертывалась, как на оси, и растянулась ввидугородачетырьмя
зыбкими лентами по полю. Рощин оказалсянедалекоотМаркова.Несколько
минут стояли. Пробовали затворы. Поправляли, осматривали патронныесумки.
Марковопятьскомандовал,растягиваягласные,-тогдаотделилось
сторожевое охранение и бегом ушло далеко вперед. За ним двинулись цепи.
Слева, навстречу, по разъезженной дороге плелись унылые телеги, - везли
раненых. Иные шли пешком, уронив головы. Много раненых сиделонагребнях
канав, на опрокинутых телегах. И казалось - телегам и раненым нет числа-
вся армия.
Обгоняя полк, на вороной лошадипроехалрослыйитучныйчеловекс
усами, в фуражке с красным околышем и в отлично сшитом френче со жгутами -
погонамиконюшенноговедомства.Онвеселозакричалчто-тогенералу
Маркову, но тот отвернулся и не ответил. Это былРодзянко,отпросившийся
из обоза - взглянуть глазком на штурм.
Полк опять остановился. Издалека донеслась команда, - многиезакурили.
Все молчали, смотрели туда, где среди канав и бугров скрывалось сторожевое
охранение. Генерал Марков, помахивая нагайкой, ушел по направлению высокой
тополевой рощи. Там, из глубины едватронутыхзеленойдымкойдеревьев,
через небольшиепромежуткивремениподнималисьлохматыестолбыдыма,
высоко взлетали ветви и комья земли.
Стояли долго. Был уже пятый час. Из-за рощипоказалсявсадник,-он
скакал, пригнувшись к шее коня. Рощин глядел, как взмыленная лошаденка его
завертеласьуканавы,боясьперепрыгнуть,затем,взмахнувхвостом,
прыгнула, всадник потерял фуражку. Подскакивая к полку, он закричал:
- Наступать... артиллерийские казармы... генерал впереди... там...
Он кинул рукой туда, где на бугорке маячило несколько фигур;наодной
из них белела папаха. Раздалась команда:
- Цепь, вперед!
Рощину стиснуло горло, глаза высохли, - была секунда страха и восторга,
тело стало бесплотным, было желание - бежать, кричать, стрелять, колотьи
чтобы сердце в минуту восторга залилось кровью: сердце - в жертву...
Отделилась первая цепь, и в ней с левогофлангапошелРощин.Воти
холмик, где, расставив ноги, лицом к наступающему полку, стоял Марков.
- Друзья, друзья, вперед! - повторял он, и всегда прищуренные глаза его
казались сейчас расширенными, страшными.
Затем Рощин увидел торчащие сухиестеблитравы.Повсюдумеждуними
валялись, как мешки, - тычком и на боку, - неподвижные людивсолдатских
рубашках, в матросских куртках, в офицерских шинелях.Онувиделвпереди
невысокую изгородь из плитняка иколючиекустыбезлистьев.Спинойк
изгороди сидел длиннолицый человек в стеганом солдатском жилете, разевал и
закрывал рот.
Рощин перескочил через изгородь и увидел широкую дорогу. По нейбыстро
приближалисьфонтанчикипыли.