Белые нашли внемвпервыесвойязык,своюлегенду,получилибоевую
терминологию-все,вплотьдоновоучрежденногобелогоордена,
изображающего на георгиевской ленте меч и терновый венец.
В дальнейшем, при наборах и мобилизациях, внеприятныхобъясненияхс
иностранцами и во время недоразумений с местным населением - они выдвигали
первымивысшимаргументомвенецвеликомученичества.Возражатьбыло
нечего: ну, что же, например, что генерал такой-топерепоролцелыйуезд
шомполами(шомполовал,кактогдакратковыражались).Пороли
великомученики, преемники великомучеников, с них и взятки гладки.
Корниловскийпоходбылтемначалом,когда,вследзапрологом,
взвивается занавес трагедии и сцены, однастрашнееигибельнеедругой,
проходят перед глазами в мучительном изобилии.
4
Алексей Красильниковспрыгнулсподножкивагона,взялбрата,как
ребенка, на руки, поставил на перрон. Матрена стояла у вокзальной двери, у
колокола. Семен не сразу узнал ее: она былавгородскомпальто,черные
блестящие волосы ее покрывал завязанный очипком, по новой советскоймоде,
белый опрятный платок. Молодое, круглое, красивое лицо ее былоиспуганно,
губы плотно сжаты.
Когда Семен, поддерживаемый братом, подошел, еле передвигая ноги, карие
глаза Матрены замигали, лицо задрожало...
- Батюшка мой, - сказала она тихо, - дурной какой стал.
Семен с болью вздохнул, положил руку на плечо жене, коснулся губамиее
чистой прохладной щеки. Алексей взял у нее кнут. Постоялимолча.Алексей
сказал:
- Вот тебе и муж предоставлен. Убивали, да не убили. Ничего,-косить
вместе будем. Ну, поедемте, дорогие родственники.
Матрена нежно и сильно обняла Семена за спину, довеладотелеги,где
поверх домотканого коврика лежали вышитые подушки.Усадила,селарядом,
вытянув ноги в новых,городскогофасона,башмаках.Алексей,поправляя
шлею, сказал весело:
- В феврале один кавалер от эшелона отбился. Я его двое суток самогоном
накачивал. Ну, и пятьсот целковых дал еще керенками, вот тебе и конь. - Он
ласково похлопал сильногорыжегомеринапозаду.Вскочилнапередок
телеги, поправил барашковую шапку,тронулвожжами.Выехалинаполевую
дорогу в едва зазеленевшие поля, над которыми в солнечномсвете,трепеща
крыльями, жарко пел жаворонок. На небритое, землистое лицоСеменавзошла
улыбка, Матрена, прижимая его к себе, взором спросила, и он ответил:
- Да, вы тут пользуетесь...
Приятно было Семенувойтивпросторную,чистовыбеленнуюхату.И
зеленые ставни на маленьких окошках, и новое тесовоекрыльцо,ивот,-
шагнул через знакомую низкую дверь, - теплая, чисто вымазанная мелом печь,
крепкий стол, покрытый вышитой скатертью, на полке -какая-тосовсемне
деревенская посуда изникеляифарфора,налево-спальняМатреныс
металлической широкойкроватью,покрытойкружевнымодеялом,сгрудой
взбитых подушек, направо - комната Алексея (где прежде жил покойный отец),
на стене - уздечка, седло, наборная сбруя, шашка, винтовка, фотография,и
во всех трех комнатах - заботливо расставленные цветы в горшках, фикусыи
кактусы, - весь этот достаток и чистота удивили Семена.
Полтора года он не
был дома, и - гляди - фикусы, и кровать,какупринцессы,игородское
платье на Матрене.
- Помещиками живете, - сказал он, садясь на лавку и с трудом разматывая
шарф. Матрена положила городскоепальтовсундук,подвязалапередник,
перебросила скатерть изнанкой кверху и живо накрыла на стол. Сунула в печь
ухват и, присев под тяжестью, так что голые до локтей руки еепорозовели,
вытащила на шесток чугун с борщом. На столе уже стояли и сало, икопченая
гусятина, и вяленая рыба. Матрена сверкнула глазами на Алексея, он мигнул,
она принесла глиняный жбанчик с самогоном.
Когда братья сели за стол,Алексейподнесбратупервомустаканчик.
Матрена поклонилась. И когда Семен выпил огненного первача, едваотдулся,
- оба - и Матрена и Алексей - вытерли глаза. Значит, сильно были рады, что
Семен жив и сидит за столом с ними.
- Живем, браток, не то чтобы в диковинку, а - ничего,хозяйственно,-
сказал Алексей, когда кончилихлебатьборщ.Матренаубралатарелкис
костями и села близко к мужу. - Помнишь,накняжескойдачеклиноколо
рощи, землица - золотое дно? Многояпошумелвобществе,шестьведер
самогону загнал крестьянам, - отрезали. Нынче мы с Матреной его распахали.
Да летось неплохой был урожай на полосеоколоречки.Все,чтовидишь:
кровать, зеркало, кофейники, ложки-плошки, разныетряпки-барахло,-все
этой зимой добыли. Матрена твоя очень люта до хозяйства. Ни одинбазарный
день не пропускает. Я еще по старинке - на денежки продаю, аона-нет:
сейчас кабана, куренков заколет, муки там, картошки -навоз,подоткнет
подол и - в город... И на базар не выезжает, а прямо идет к разнымбывшим
господам на квартиру, глазами шарит: "За эту, говорит, кровать - двапуда
муки да шесть фунтов сала... За эту,говорит,покрывалу-картошки..."
Прямо смех, как с базара едем, - чистые цыгане - на возу хурда-бурда.
Матрена, пожимая мужнину руку, говорила:
- Двоюродную мою сестру, Авдотью, помнишь? Старше меня на годочек, - за
Алексея ее сватаем.
Алексей смеялся, шаря в кармане:
-Бабыэтипреждеменярешили...Аиверно,браток,надоело
вдовствовать. Напьешься и - к сводне, такая грязь, потом не отплюешься...
Он вынулкисетиобугленнуютрубочкусвисящиминанеймедными
побрякушками, набил доморощенным табаком, изаклубилсядымпохате.У
Семена от речей и от самогона кругом пошла голова. Сидел, слушал, дивился.
В сумерки Матрена повела еговбаньку,заботливовымыла,попарила,
хлестала веником, закутала в тулупчик, и опять сидели за столом,ужинали,
прикончили глиняный жбанчик до последней капли. Семен хотя ещебылслаб,
но лег спать с женой и заснул, обвитый за шею ее горячей рукою. А наутро -
открыл глаза - в хате было прибрано, тепло. Матрена, посверкиваяглазами,
белозубой улыбкой, месила тесто. Алексей скоро должен был приехать споля
завтракать. Весенний свет лился в чистые окошечки, блестели листы фикусов.
Семен сел на кровати, расправился: как будтовдвоеприбылоздоровьяза
вчерашний день, за этуночь,проспаннуюсМатреной.