Когда ты возможешь
Небеса измерить,
Небеса измерить,
Все моря и земли
В горсть свою схватить,
А все против камня
Ровно ничего".
"А! купец премудрый,—
Говорит царевич.—
Скажи свою тайну,
Как на свет явился,
Как на свет явился,
Где теперь хранится
Камень тот драгой?"
Отвечает старец.
Вид купца приявший.
Преподобный Варлаам:
"Камень не хранится,
Камень не хранится,
С нами пребывает
Он завсегда.
Пречистая дева
Родила сей камень,
В ясли положила,
Грудью воскормила,
Грудью воскормила
Бога—человека,
Спасителя.
Он ныне пребывает
Выше звезд небесных,
Солнце со звездами,
А земля с морями,
А земля с морями
Непрестанно славят
Его завсегда".
— Заперлась,— грустно сказала Аксинья Захаровна, обращаясь к Фленушке.— И окликала ее и стучалась к ней, нишкнет голубушка... А ты что, Параня, как смотришь?.. Аль не жалко сестры—то?.. — прибавила она, заметив, что та усмехается, поглядывая на Фленушку. Но Фленушка была спокойна и даже тоскливо смотрела на Аксинью Захаровну. Она уж и Парашу кое—чему научила: как говорить с отцом, с матерью, но той и супротивничать—то лень была. Спать бы только ей да валяться на мягком пуховике — другой отрады не знавала Параша.
— Не о чем ей убиваться—то, мамынька,— молвила Параша.— Что в самом деле дурь—то на себя накидывает?.. Как бы мне тятя привез жениха, я бы, кажись, за околицу навстречу к нему...
— Ах ты, срамница, бесстыдница! — крикнула Аксинья Захаровна.— Где ты этому научилась, где таких слов набралась, беспутная голова твоя?.. Навстречу!.. За околицу!.. А вот я тебя дубцом!.. ' Дубец — розга.
— Да что ж, мамынька? Коли Насте тятенькин жених не по мысли, отдай мне его, с радостью пойду.
— Ах ты, бесстыжая!.. Ах ты, безумная! — продолжала началить Парашу Аксинья Захаровна.— А я еще распиналась за вас перед отцом, говорила, что обе вы еще птенчики!.. Ах, непутная, непутная!.. Погоди ты у меня, вот отцу скажу... Он те шкуру—то спустит.
— Не спустит. Не за что,— отвечала Параша. Насилу уняла Парашу Аксинья Захаровна.
— Фленушка,— сказала она,— отомкнется Настя, перейди ты к ней в светелку, родная. У ней светелка большая, двоим вам не будет тесно. И пяльцы перенеси,и ночуй с ней. Одну ее теперь нельзя оставлять, мало ли что может приключиться... Так ты уж, пожалуйста, пригляди за ней... А к тебе, Прасковья, я Анафролью пришлю, чтоб и ты не одна была... Да у меня дурь—то из головы выкинь, не то смотри!.. Перейди же туда, Фленушка.
— Слушаю, Аксинья Захаровна,— молвила в ответ Фленушка.— Как отомкнется, тотчас переберусь. Там же мне и вышивать светлее, окна—то на полдень.
— Поразговори ты ее,— говорила Аксинья Захаровна,— развесели хоть крошечку.
— Поразговори ты ее,— говорила Аксинья Захаровна,— развесели хоть крошечку. Ведь ты бойкая, Фленушка, шустрая и мертвого рассмешишь, как захочешь... Больно боюсь я, родная... Что такое это с ней поделалось — ума не могу приложить.
— Ничего, Аксинья Захаровна,— молвила в ответ Фленушка.— Не беспокойтесь: все минет, все пройдет.
— Дай—ка бог, дай—ка бог,— вздохнула Аксинья Захаровна и пошла из Парашиной боковуши.
Фленушка, подойдя к Настиной светелке, постучалась и, точно в кельях, громко прочитала молитву Исусову. Услышав Фленушкин голос, Настя отомкнулась.
— Я к тебе ровно к старице в келью, с молитвой,— смеясь, сказала Фленушка.— Творить ли метания перед честною инокиней, просить ли прощенья и благословенья ?
— Тебе, Фленушка, смехи да шутки,— упрекнула ее, обливаясь слезами, Настя.— А у меня сердце на части разрывается. Привезут жениха, разлучат меня...
— Ну, это еще посмотрим, разлучат ли тебя, нет ли с Алешкой,— молвила Фленушка.— Всех проведем, всех одурачим, свадьбу уходом сыграем. Надейся на меня да слушайся, все по хотенью нашему сбудется.
— Ах, Фленушка, Фленушка... и хотелось бы верить, да не верится,— отирая слезы, сказала Настя.— Вон тятенька—то как осерчал, как я по твоему наученью свысока поговорила с ним. Не вышло ничего, осерчал только пуще...
— А зачем черной рясой пугала? — возразила Фленушка.— Нашла чем пригрозить!.. Скитом да небесным женихом!.. Эка!.. Так вот он и испугался!.. Как же!.. Властен он над скитами, особенно над нашей обителью. В скиту от него не схоронишься. Изо всякой обители выймет, ни одна игуменья прекословить не посмеет. Все ему покоряются, потому что — сила.
— И сама не знаю, как на ум мне взошло про черничество молвить,— сказала Настя.
— А ты вот что скажи ему, чтобы дело поправить,— говорила Фленушка.— Только слез у тебя и следов чтобы не было... Коли сам не зачнет говорить, сама зачинай, пригрози ему, да не черной рясой, не иночеством...
— Чем же? — спросила Настя.
— Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы, что мысли меняешь. Не то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да "уходом" за него и уйду... Увидишь, какой тихонький после таких речей будет... Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не сробей, смело говори да строго, свысока.
— Хорошо,— сказала Настя,— хоть и жалко мне его, тятеньку—то. Ведь он добрый, Фленушка.
— А Алешку—то разве не жалко? — прищурив глаза, лукаво спросила Фленушка.
— Ах, Фленушка!.. И его мне жалко... Рада жизнь отдать за него,— сказала Настя.
— То—то и есть,— молвила Фленушка.— Коль отца пуще его жалеешь, выходи за припасенного жениха.
— Нет, нет, ни за что на свете!..— с жаром заговорила Настя.