Однажды ему приснилось: он был взрослым, но сидел на земле как ребенок,
перед ним лежала глина, ион лепил из нее фигуры: лошадку, быка, маленького
мужчину, маленькуюженщину.Ему нравилось лепить,ион делалживотным и
людямдо смешного большиеполовые органы, во снеэтоказалосьему очень
забавно. Устав отигры,он пошелбылодальше,и вдруг почувствовал, что
сзади что-то ожило, что-то огромное беззвучно приближалось, он оглянулся и с
глубокимудивлениемистрахом,хотяне безрадости,увидел,чтоего
маленькиефигуркисталибольшими иожили.Огромные безмолвныевеликаны
прошли мимо него, все увеличиваясь, молча шли они дальше в мирвысокие, как
башни.
В этом мире грез он жил больше, чемв действительности. Действительный
мир: классная, монастырский двор, библиотека, спальная, и часовня - был лишь
поверхностью, тонкой пульсирующей оболочкой над сверхреальным миром образов,
полнымгрез.Самоймалости былодостаточно,чтобыпробитьэтутонкую
оболочку:какого-нибудьнеобычногозвучаниягреческогословавовремя
обычногоурока,волны аромата трав из сумки патера Ансельма, увлекающегося
ботаникой,взгляда на завитоккаменного листа,свешивающегосясколонны
оконнойарки,-этихмалыхпобужденийхватало,чтобызабезмятежной
действительностьюбезприкрасотверзлись ревущие бездны, потоки и млечные
пути мирадушевных образов. Латинский инициал становился благоухающим лицом
матери, протяжные звуки Аве Мария - вратами рая, греческая буква - несущимся
конем, приподнявшейся было змеей, спокойно скользившей меж цветов, и вот уже
опять вместо них застывшая страница грамматики.
Редко говорил он об этом, лишь изредка намекал Нарциссу о существовании
этого мира.
-Я думаю,- сказалоноднажды,-что лепесток цветкаиличервяк на
дорогеговорит и содержит много больше, чем книги целой библиотеки. Буквами
и словами ничего нельзя сказать. Иногда я пишу какую-нибудь греческую букву,
фиту или омегу, поверну чуть-чуть перо, и вотбуква уже виляет хвостом, как
рыба, и в одну секунду напомнито всехручьях и потоках мира, о прохладе и
влаге, об океанеГомераио водах, по которым пыталсяидти Петр,или же
буква становитсяптицей,выставляетхвост,топорщитперья, раздувается,
смеясь,улетает.- Ну.как, Нарцисс, ты не очень-то высокого мнения о таких
буквах? Но говорю тебе: так создавал мир Бог.
- Явысоко ставлю их,- сказал Нарцисс печально.- Этоволшебные буквы,
имиможно изгнать всех бесов. Правда, длязанятий науками онине годятся.
Дух любит твердое, оформленное, он хочет полагатьсяна свои знаки, он любит
сущее, ане становящееся, действительное,а невозможное. Оннетерпит,
чтобыомега становилась змеей илиптицей.Вприроде дух неможетжить,
только вопреки ей, только какеепротивоположность. Теперь ты веришьмне,
Гольдмунд, что никогда не будешь ученым?
О да, Гольдмунд поверил этому давно, он был с этим согласен.
- Ябольше неодержим стремлениемквашему духу,- сказал он,почти
смеясь.- С духом и сученостью дело обстоиттакже, как с моим отцом, мне
казалось, чтоя оченьлюблю его и похож нанего, я был сторонником всего,
что он говорил. Но едва вернулась мать, я узнал, что такое любовь, и рядом с
ее образом отец вдруг стал незначительными безрадостным, почти неприятным.
Итеперьясклоненсчитатьвседуховноеотцовским,нематеринским,
враждебным материнскому и менее достойным уважения.
Онговорил,шутя, ноемунеудалось развеселитьпечального друга.
Нарцисс молча взглянул нанего, в его взглядебыла ласка. Потом он сказал:
"Я прекрасно понимаю тебя. Теперь нам нечего больше спорить; ты пробудился и
теперьуже знаешь разницумежду собой и мной, разницумежду материнским и
отцовскимначалом, между душой и духом. А скоро, по-видимому, узнаешь и то,
что твоя жизнь в монастыре и твое стремление к монашеству были заблуждением,
измышлениемтвоего отца, который хотелэтимискупить память оматери,а
можетбыть,всеголишьотомститьей.Илитывсеещедумаешь,что
предназначен всю жизнь оставаться в монастыре?"
Задумчиворассматривал Гольдмундруки своего друга, этиблагородные,
строгиеи вместе с тем нежные, худые белые руки. Никто бы не усомнился, что
это руки аскета и ученого.
-Незнаю,-сказалонпевучим,нескольконеувереннымголосом,
растягивающимкаждый звук,который появился у негоснекоторых пор.- Я в
самом деле не знаю. Ты довольнострогосудишьомоемотце Ему ведь было
нелегко. А может,ты и прав.Я ужетригода как учусь, аонни разу не
навестил меня. Он надеется, чтоя навсегда останусь здесь. Можетбыть, это
было бы лучше всего,я ведь исам всегда этого хотел. Но теперь я не знаю,
чего хочу Раньше все былопросто, просто, как буквыв учебнике. Теперь все
не просто, даже буквы. Все стало многозначительно и многолико. Не знаю,что
из меня выйдет, теперь я не могу думать об этих вещах.
- Ты инедолжен.- сказал Нарцисс.- Времяпокажет,кудаведет твой
путь.Началсяонс того, что привел тебяобратнок матери иеще больше
приблизит к ней. Что касается твоего отца,я не сужу егослишком строго. А
хотел бы ты вернуться к нему?
- Нет, Нарцисс, конечно, нет.Иначе я сделал бы это сразу по окончании
школы или уже сейчас.Ведь если я не буду ученымтохватит с меня латыни,
греческого и математики. Нет, к отцу я не хочу.
Онзадумчиво смотрел перед собой и вдруг воскликнул "Но как это у тебя
получается,тывсевремя говоришь мнесловаиставишь вопросы, которые
прямо-такипронзают меняипроясняютмне меня самого?Вот и теперь твой
вопрос, хочу лия вернуться к отцу, фазу показал мне,что я не хочу этого.
Как ты это делаешь?Кажется,чтоты все знаешь.Ты говорил мне кое-что о
себе и обо мне.поначалу я неочень-то и понимал это,а потомоностало
таким важным для меня! Ты первый определил материнское начало во мне, именно
ты понял, чтоя был под чарами и забыл свое детство! Откуда тытакхорошо
знаешь людей? Нельзя ли и мне научиться этому?"
Нарцисс, улыбаясь, покачал головой.