Ты говорил мне кое-что о
себе и обо мне.поначалу я неочень-то и понимал это,а потомоностало
таким важным для меня! Ты первый определил материнское начало во мне, именно
ты понял, чтоя был под чарами и забыл свое детство! Откуда тытакхорошо
знаешь людей? Нельзя ли и мне научиться этому?"
Нарцисс, улыбаясь, покачал головой.
-Нет,мой милый, тебе -нельзя.Есть люди,которыемногому могут
научиться, но ты не из их числа. Ты никогда не будешь учеником.Да и зачем?
Тебе это ненужно. У тебя другие дарования. У тебя большедарований, чем у
меня. Ты богаче меня, но и слабее, твой путь будет лучше и труднее, чем мой.
Иногда тыне хотел меня понять, частовставал на дыбы, какжеребенок,не
всегда бывало легко, и часто я вынужден был делать тебе больно. Я должен был
тебяпробудить, ты ведь спал. Дажемое напоминание тебео матери поначалу
причинилотебе боль, сильную боль,ты лежал как мертвый на галерее,когда
тебя нашли. Но так должно было быть.Нет, не гладь мои волосы! Нет, оставь!
Я этого не люблю.
- И учиться мне нечему? Я навсегда останусь глупым ребенком?
-Найдутся другие,укоторых ты будешь учиться. С тем, чемутымог
научиться у меня, малыш, покончено.
- О нет, - воскликнул Гольдмунд, -мы не для этого стали друзьями! Что
же этоза дружба, еслиза короткое время,достигнувцели,прекращается!
Разве я тебе надоел? Опротивел?
Нарцисс быстроходил взад и вперед, смотря в землю, потомостановился
перед другом.
- Оставь,- сказал он мягко,- ты прекрасно знаешь, что не противен мне.
С сомнением глядел он надруга, потом опять принялся ходить туда-сюда,
еще раз остановился, схудогосурового лица на Гольдмунда смотрели твердые
глаза. Тихим голосом, но твердо и сурово он сказал: "Слушай, Гольдмунд! Наша
дружбабылахорошей,унее былацель, и она достигнута,тыпробудился
Надеюсь, она не кончена, надеюсь, она возобновится и приведет к новым целям.
На данный момент цели нет. Твоя - неопределенна, и я не могуни вести тебя,
ни сопровождать. Спроси свою мать, спроси ее образ, слушайся ее! Моя же цель
определенней, она здесь, в монастыре, она требует меня каждый час. Я не смею
быть твоим другом, но янесмею быть влюбленным.Я - монах,ядал обет.
Перед посвящениемянамерен получитьотпускотучительства ипосвятить
нескольконедель постуи духовнымупражнениям.В этовремяя несмогу
говорить ни о чем мирском, и с тобой тоже".
Гольдмунд понял. Печально сказал он:
- Итак, ты будешь делать то, что делал бы и я, если бы вступил в орден.
Акогдазакончишьподготовку,проведешьдостаточнопостовимолитв и
бодрствований - что тогда станет твоей целью?
- Ты же знаешь,- сказал Нарцисс.
- Ну, да. Через несколько летстанешь первым учителем, возможно,даже
управляющимшколой.Будешьсовершенствоватьпреподавание,увеличивать
библиотеку. Можетбыть, сам станешь писатькниги.
Не так ли?Но в чемже
будет цель?
Нарцисс слабо улыбнулся.
- Цель? Может, я умру управляющим школой или настоятелем или епископом.
Все равно. Цель же - всегда быть там, где я смогу служить наилучшим образом,
гдемойхарактер,моикачестваидарованиянайдутнаилучшуюпочву,
наибольшее воздействие. Другой цели нет.
Гольдмунд:
- Никакой другой цели для монаха?
Нарцисс: "О, да, целейпредостаточно. Жизненной целью для монаха может
бытьизучениедревнееврейского,комментированиеАристотеляилироспись
монастырской церкви, затворничество имедитирование или сотни других вещей.
Дляменяэто не цели. Янежелаюни умножатьбогатствомонастыря,ни
реформировать орден или церковь. Я желаю по меремоих сил служить духу, как
я его понимаю. Разве это не цель? Долго обдумывал ответ Гольдмунд.
- Ты прав,- сказал он.- Я очень помешал тебе на пути к твоей цели?
- Помешал? О Гольдмунд, никтоне помог мне больше, чем ты. У меня были
трудности с тобой,ноя непротив трудностей. Я учусь на них, яих почти
преодолел.
Гольдмунд перебил его, сказав полушутя:
-Ты их великолепнопреодолел!Но скажи-ка,когдатыпомогал мне,
руководил мной и освобождал моюдушу,тыдействительнотемсамым служил
духу?Аможет,ты этим отнялумонастыряревностногоидобронравного
послушника ивоспиталпротивникадуху, кого-то, ктобудетстремитьсяи
помышлять о противоположном тому, что ты считаешь добрым!
- Почему бы и нет?- ответил Нарцисс с глубокой серьезностью.- Мой друг,
ты все еще плохо знаешь меня! Я, по- видимому, погубил в тебе монаха, зато я
открыл тебе путьк необычной судьбе.Даже если ты завтра спалишь наш милый
монастырь или объявишь какую-нибудь безумную ересь,я никогда не раскаюсь в
том, что помогтебе встать на этот путь.- Он ласково положил обе руки другу
на плечи.
- Видишь ли, маленький Гольдмунд, в мои цели входит также вот что: будь
я учитель или настоятель, духовник или что угодно, я всегда хотелбы быть в
состоянии, встретив сильного,одаренного и особенного человека, понять его,
помочь ему раскрыться. И скажу тебе: чтобы ни вышло из тебя и меня, как бы
нисложилась наша судьба, когда бы ты нипозвал, нуждаясь во мне. я всегда
отзовусь. Всегда!
Этозвучалокак прощание и действительнобыло приближением прощания.
Стоя перед другом и смотря в его решительное лицо,целеустремленный взгляд,
Гольдмунд окончательнопонял, что теперьони больше не братья итоварищи,
что пути их ужеразошлись. Тот, кто стоял перед ним. не был мечтателем и не
ждалкаких-то зовов судьбы: онбылмонахом,отдалсебявраспоряжение
твердого порядка и долга, был слугой и солдатом ордена, церкви, духа. Сам же
он, сегодняэто стало ясноему, не принадлежалкэтому миру, он былбез
родины, его ждала неизвестность. Тоже самоебылокогда-то с его матерью.
Она оставила дом и хозяйство, мужа и ребенка, общину и порядок, долг и честь
и ушла в неизвестное, видимо, там давно и погибла.