Я иду, потому чтодолжен, потомучто
слышу зов.
Онзамолчаливздохнул,онисидели, прислонившисьдругкдругу,
печальныеивсе-такисчастливыечувствомсвоей нерушимойдружбы. Затем
Гольдмунд продолжал:
- Ты не думай, что я совсем слепой и наивный. Нет, я иду охотно, потому
чточувствую,чтотакнужно, ипотому чтосегодня пережил нечтотакое
прекрасное! Но я не считаю, что меня ждет сплошное счастье и удовольствие. Я
знаю, мой путь будет трудным. И все-таки надеюсь, он будет и прекрасным. Это
так дивно принадлежать женщине, отдаваться ей! Не смейся надо мной, если это
звучитглупо,что я говорю. Но видишь ли,любитьженщину, отдаваться ей,
чувствовать, что она совершеннопогружена в себя,а ты в нее, это не то же
самое,чтотыназываешь влюбленностью инемного высмеиваешь.Здесьнет
ничегосмешного! Для меня это путь к жизни и к смыслу жизни. Ах, Нарцисс, я
должен тебя покинуть. Я люблю тебя, Нарцисс, и спасибо тебе, что пожертвовал
для меня сном. Мне тяжело уходить от тебя. Ты меня не забудешь?
- Неогорчайсебя и меня! Я никогдатебя незабуду. Ты вернешься, я
прошу тебя обэтом, я буду ждать этого. Если тебе когда-нибудь будет плохо,
приходи ко мне или позови меня. Будь здоров, Гольдмунд, помоги тебе Бог!
Онподнялся.Гольдмундобнялего.Знаязастенчивостьдругав
проявлениях чувств, он не поцеловал его, а только погладил его руки.
Наступиланочь, Нарцисс закрыл засобой келью ипошел кцеркви, его
сандалии постукивалипокаменнымплитам. Гольдмунд провожал худуюфигуру
любящимвзглядом,покаонанескрыласьвконцепереходакактень,
поглощенная мраком церкви, возвращенная долгу и добродетели. О какстранно,
как бесконечно причудливои сложно было все! Как удивительно и страшно было
это:прийтикдругуспереполненнымсердцем,опьяненнымрасцветающей
любовью, именно тогда,когда тот, изнуренный постом и бдением,пожертвовал
свою молодость, свое сердце, свои чувства кресту, и подвергая себя испытанию
строжайшегопослушания,дабыслужитьтолькодухуиокончательно стать
исполнителембожественногослова!Вотонлежал,смертельноусталыйи
угасший, с мертвенно-бледным лицом и все-таки сразуже понялиприветливо
обошелсясвлюбленнымдругом,ещепахнувшимженщиной,выслушалего,
пожертвовалскуднымотдыхом! Страннои удивительнопрекрасно, что есть и
такая любовь, самоотверженная, совершенно духовная. Насколько же она отлична
от той, сегодняшней, любви на солнечном поле, такойупоительной безотчетной
игры чувств! И все-таки обеони - любовь! Ах,вот и Нарцисс исчез, показав
ему в этот последний час на проща-ние такясно,насколько глубоки различия
между ними и как непохожи они друг на друга. Теперь Нарцисс стоит на усталых
коленяхпередалтарем,подготовленныйипросветленныймолитвамии
созерцанием,поспавиотдохнувлишь два часа, аон, Гольдмунд,бежит
отсюда, чтобы где-то поддеревьями найти своюЛизе ипродолжитьс ней те
сладкиеплотскиеигры!Нарцисссумелсказатьобэтомчто-товесьма
значительное.
Ну да он, Гольдмунд, ведь не Нарцисс. Не егодело рассуждать
об этих прекрасных и страшных загадках и хитросплетениях, да произноситьпо
этомуповодуважныеслова.Егоделоидтидальшесвоейбесцельной
безрассудной дорогой, отдаваться и любить молящегося ночью в церкви друга не
меньше, чем прекрасную теплую молодую женщину, которая ждет его.
Когдавзволнованныйпротиворечивыми чувствами, он,проскользнувпод
дворовыми липами,искалвыход умельницы, то невольно улыбнулся, вспомнив
вдругтот вечер,когдавместе сКонрадом тайнопокидал монастырь, чтобы
пойти "в деревню". С каким волнениеми тайнымужасом участвовал он тогда в
этой запрещенной вылазке, а теперь он уходил навсегда,вступал на еще более
запрещенныйи опасный путь и не боялся, забыво привратнике, настоятелеи
учителях.Наэтот разниоднойдоски нележало уручья,ему пришлось
переправляться без мостков.Он снял одеждуибросил ее надругойберег,
затем перешел через глубокий, стремительный ручей по грудь в холодной воде.
Покаонодевалсяна другомберегу,мыслиегоопятьвернулиськ
Нарциссу. Смущенный,он теперь совершенно ясно видел, что в этот час делает
именно то, что тот провидел и к чему вел его. Он опять удивительно отчетливо
увиделтогоумного, немного ироничногоНарцисса, который выслушал от него
столько глупостей и когда-то в важный час, причинив боль,открыл ему глаза.
Некоторые слова, сказанные ему тогда Нарциссом, онотчетливо услышал опять:
"Ты спишь на грудиматери, а я бодрствую в пустыне. Ты мечтаешь о девушках,
я - о юношах".
На какой-томомент его сердце сжалось, холодея, страшно одинокий стоял
онтутвночи.Заним лежал монастырь,мнимаяотчизна всеголишь, но
все-таки любимая и обжитая.
Одновременно он почувствовал, однако, идругое: что теперь Нарцисс уже
не был больше его руководителем, который знал больше,увещевал инаправлял
его.Сегодня,такон чувствовал, он вступает в страну,дорогу ккоторой
нашел водиночку и где никакой Нарцисс не сможетим руководить. Он был рад
сознаватьэто; емубыло тягостно ипостыднооглядываться на времясвоей
зависимости. Теперьон прозрел, он уже не дитя инеученик.Приятно было
знать это. И все-таки -как тяжелопрощаться!Знать, что он там в церкви,
коленопреклоненный, и неиметь возможности ни все отдать ему, ни помочь, ни
быть для него всем. И теперь на долгое время,возможно, навсегда расстаться
сним,ничего незнатьонем,неслышать егоголоса,невидеть его
благородного взора!
Он пересилилсебя и пошелпо дорожке, выложеннойкамнями. Отойдяна
сотнюшаговотмонастырскихстен, оностановился,глубоковздохнули
закричал как можноболеепохоже по- совиному.Такойжекрик ответил ему
издали, снизу по ручью.
"Мыпрямокак звери кричим друг другу",- подумалось ему, и, вспоминая
послеполуденныйчас любви, он лишь теперьподумал, что они с Лизе только в
концесвидания обменялисьсловами,даи то немногимии незначительными!
Какие же длинные разговоры вел он с Нарциссом! Но теперь, видимо, он вступил
вмир,гдене говорят, где приманивают другдруга совиными криками,где
слова не имеют значения.