Видел он черных дроздов с желтыми клювами, неподвижносмотрели
оничерными пугливыми бусинкамиглази улетали прочь, держасьнизконад
землей. Много было красногрудок и зябликов.
В каком-то месте в лесу встретилась яма, прудок, полный зеленой, густой
воды,покоторойносилиськакодержимые длинноногиепауки,предаваясь
какой-то непонятной игре, а над ними летали стрекозы с темносиними крыльями.
Акак-то, ужеквечеру, онувидел-вернее,ничегоне увидел,кроме
движущейсяволнующейся листвы,иуслышал трескломающихсяветвейи шум
шлепающихся комьев сырой земли, какое-то большое, почти невидимое животное с
огромной силой продиралосьсквозьгустойкустарник,толиолень, то ли
кабан,неизвестно.Долгоещестоялон, облегченнопереводя дыханиеот
страха,глубоковзволнованный, сколотящимсясердцемприслушивался, как
удаляется зверь, пока наконец все не стихло.
Он таки не выбрался из леса и вынужден был в немзаночевать. Пока он
искал место дляночлегаи готовил постель измха, он пыталсяпредставить
себе,что былобы,еслибы он так и не выбрался из леса и остался внем
навсегда. И он счел, чтоэтобыло быбольшим несчастьем. Питаться ягодами
было в конце концов можно, спать на мхе - тоже, кроме того, ему, несомненно,
удалось бы построить хижину, можетбыть, даже развести огонь.Нобыть все
время одному и жить средибезмолвных спящих деревьев и зверей, убегающих от
тебя, скоторыминельзя поговорить,- это было бы невыносимопечально.Не
видеть людей, никому не сказать "доб-рый день" и "спокойной ночи", неиметь
возможности посмотреть кому-то в лицо,заглянуть в глаза, не увидеть больше
ни одной девушки, ни одной женщины,не почувствоватьни одного поцелуя, не
играть больше в милые игры,- о, это немыслимо! Если бы это было ему суждено,
подумалон, уж лучше стать животным,медведем или оленем, хотя из-за этого
пришлосьбыотказатьсяотвечного блаженства.Бытьмедведемилюбить
медведицу былобы неплохо,во всяком случае, намного лучше,чем сохранить
рассудок и язык и остаться без любви в печальном одиночестве.
Засыпая на своем ложе измха, онс любопытством слушал многочисленные
непонятные, таинственные ночныезвуки леса. Теперь это были его товарищи, с
нимион должен жить,к нимпривыкать,примерятьсяиладитьс ними; он
принадлежал к лисам и ланям, елям и соснам, с ними будет жить, делить воздух
и солнце, ждать дня, с ними голодать, быть у них гостем.
Потомонуснулиувиделво снезверейилюдей,был медведем и,
ласкаясь, съел Лизе. Срединочи он в страхепроснулся, не зная почему, на.
сердце было бесконечно тоскливо, смущенный, он долгораздумывал. Ему пришло
в голову, что вчера и сегодня он заснул,не помолившись. Он поднялся, встал
на колени возле своего ложа и два раза прочитал вечернюю молитву, за вчера и
за сегодня. Он быстро заснул опять.
Удивленно огляделся он утром в лесу, забыв, где находится. Страхперед
лесомначалпроходить,сновойрадостьюдоверилсяонлеснойжизни,
продвигаясь, однако, все дальше и ориентируясь по солнцу.
Он быстро заснул опять.
Удивленно огляделся он утром в лесу, забыв, где находится. Страхперед
лесомначалпроходить,сновойрадостьюдоверилсяонлеснойжизни,
продвигаясь, однако, все дальше и ориентируясь по солнцу. Как-то он попал на
совершенно ровное место влесу, почти без кустарника, лес состоял сплошь из
толстых прямыхпихт; когда он некоторое время прошел среди этих колонн, они
сталинапоминать ему колонныбольшой монастырской церкви,как раз той,в
порталекоторойнедавноисчезНарцисс-когдажеэтобыло?Неужели
действительно всего лишьдва дня тому назад? Лишь через два дня он вышел из
леса. С радостью узнавал он признаки близостичеловека, обработанную землю,
полосы пашни, засеянной рожью и овсом, в которых виднелись протоптанныетам
и сям узкие тропинки. Гольдмунд срывал рожь ижевал, приветливо смотрела на
него обработанная земля, после ночной глуши все казалось ему по- человечески
общительным,дорожка, овес, выгоревшие до белизныполевые гвоздики. Вот он
пришелклюдям.Черезчасон проходил мимо пашни, накраюкоторой был
сооруженкрест, онпреклонил колении помолился уего подножия.Обогнув
холм, он вдругостановилсяпод тенистой липой, услышав прелестнуюмелодию
источника, вода которогопадала из деревянной колодынадеревянный желоб,
попил холодной вкусной воды и с радостью увиделнесколько соломенныхкрыш,
выступавших из-за кустовбузины, ягоды которой ужепотемнели. Больше,чем
все эти милые знаки,его тронуло мычание коровы, оно звучалодлянего так
отрадно, тепло и уютно, как будто приветствуя и приглашая.
Всматриваясь,онприближалсяк хижине, из которой слышалосьмычание
коровы.Переддверьюдомав пылисидел мальчуганс рыжимиволосамии
светло-го-тубыми глазами, рядом с ним стоял горшок, полный воды, и из пыли и
воды он делал тесто,которым уже были покрыты егоголые ноги. Счастливый и
серьезный,он разминал мокруюгрязьруками, делая из неешарики, помогая
себе при этом еще и подбородком.
- Здравствуй, малыш.-сказал Гольдмунд очень приветливо.Номалыш,
увидевчужого, раскрылрот,толс таямордашкаскривилась, и онс ревом
бросился начетверенькахк двери.Гольдмунд последовал за ним и попална
кухню; здесь было так темно, что он, войдя сяркого дневного света, сначала
ничего не мог разглядеть. На всякий случай он произнес набожное приветствие,
ответа непоследовало;но постепенно закриком испуганногоребенка можно
было услышать слабый старческий голос, утешавшиймалыша. Наконец из темноты
поднялась и приблизилась маленькая старушка,держа руку перед глазами,она
взглянула на гостя.
- Миртебе,матушка,-воскликнулГольдмунд,- иблагословениевсех
святыхдобромулицутвоему;вотужетридня,какяневиделлица
человеческого.
Недоверчиво смотрела на него старуха дальнозоркими глазами.
- Чего же ты хочешь-то?- спросила онанеуверенно.