Сверху,изокон,женщины
бросали последний матрац, просовывали колыбель, которую чутьнезабыли.К
ней привязывали младенца, клали ее на самый верхповозкииприкреплял"к
ножкам опрокинутых стульев и столов. На другой повозке, позади, усаживалив
шкап старого больного деда, привязывали его и увозили, словно вещь. А те,у
кого не было лошади,сваливалисвойскарбнатачку;некоторыеуходили
пешком, со сверткомтряпьяподмышкой;другиестаралисьспаститолько
стенные часы и прижимали их к сердцу, как ребенка. Невозможнобылозабрать
все добро, и брошенная мебель, слишком тяжелые узлы белья валялись в канаве.
Некоторые перед уходом запирали все; дома, снаглухозакрытымидверьмии
окнами,казалисьмертвыми;абольшинствотакторопилосьибылотак
безнадежно уверено, что все будет разрушено,чтооставлялостарыежилища
открытыми;окнаидверибылираспахнутынастежь,обнаруживаяпустоту
оголенных комнат; и безотрадней всего были эти дома,полныетакойпечали,
как в завоеванном городе, опустошенном страхом, этибедныедома,открытые
всемветрам,откудабежалидажекошки,словнопредчувствуято,что
произойдет. В каждой новой деревнежалкоезрелищеказалосьещемрачней;
число переселенцев и беженцев увеличивалось, толкотня усиливалась, сжимались
кулаки, раздавалась брань, лились слезы.
Но особенно душила Мориса тоска на большойдороге,воткрытомполе.
Там, по мере приближениякБельфору,вереницыбеженцевстановилисьвсе
тесней, составляли беспрерывный поток.Эх,бедныелюди,мечтавшиенайти
убежище у стен крепости! Мужчина подгонял коня, женщина шла за ним итащила
детей. Поослепительнобелойдороге,которуюжглобеспощадноесолнце,
спешили целые семьи, изнемогая под тяжестью ноши, они бежаливрассыпную,и
за ними не поспевалималыши.Многиеснялибашмаки,шлибосиком,чтобы
двигаться быстрей;полуодетыематери,находукормилигрудьюплачущих
младенцев. Люди испуганно оборачивались, бешено размахивалируками,словно
желая закрыть ими горизонт, спешилиуйти,гонимыевихремужаса,который
трепал волосы и хлестал наскоро накинутые одежды. Фермеры, совсемисвоими
батраками, бросались прямо в полеиподгоняливыпущенныйнаволюскот:
баранов, коров, волов, лошадей, которых палками выгнали из хлевов и конюшен.
Они пробирались в ущелья, на высокие плоскогорья, в пустынные леса, поднимая
пыль, как в тедревниевременавеликихпереселений,когдаподвергшиеся
нашествиюнародыуступалиместоварварам-завоевателям.Онинадеялись
укрыться в шалашах, среди одиноких утесов, далеко от всякой дороги, кудане
посмеет явиться ни один вражеский солдат. Окутавший их летучий дым вместес
утихающим мычанием и топотом стад ужетерялсязаеловымилесками,апо
дороге все еще лился поток повозок и пешеходов, мешая продвижениювойск,-
такой сплошной потокнаподступахвБельфору,такойнеудержимыйнапор
разлившейся реки, что несколько раз приходилось останавливаться.
Онинадеялись
укрыться в шалашах, среди одиноких утесов, далеко от всякой дороги, кудане
посмеет явиться ни один вражеский солдат. Окутавший их летучий дым вместес
утихающим мычанием и топотом стад ужетерялсязаеловымилесками,апо
дороге все еще лился поток повозок и пешеходов, мешая продвижениювойск,-
такой сплошной потокнаподступахвБельфору,такойнеудержимыйнапор
разлившейся реки, что несколько раз приходилось останавливаться.
И вот на короткой остановкеМорисувиделсцену,окоторойунего
осталось воспоминание, как о полученной пощечине.
На краю дороги стоял уединенный дом, жилище бедного крестьянина,аза
домом находился скудный клочок земли. Крестьянин непожелалпокинутьсвою
ниву: он был привязан всеми корнями к земле; он остался,немогуйти,не
оставив здесь частицы своей плоти.Онвизнеможениисиделнаскамьев
комнате с низкимпотолкоминевидящимиглазамисмотрелнапроходивших
солдат, отступление которых предоставляло его урожай врагу. Рядом стояла его
еще молодая жена с ребенком на руках, а другой малыш держался за ее юбку,и
все трое плакали. Вдруг дверь распахнулась,ипоказаласьбабка,глубокая
старуха, высокого роста,худая;онаяростноразмахивалаголымируками,
похожими на узловатыеверевки.Ееседыеволосывыбилисьиз-подчепца,
раззевались над тощей шеей, слова,которыеонавыкрикивалавбешенстве,
застревали у нее в горле, и нельзя было их разобрать.
Сначала солдаты рассмеялись. Хорош вид у сумасшедшей старухи! Нопотом
до них донеслись слова. Старуха орала:
- Сволочи! Разбойники! Трусы! Трусы!
Она кричалавсепронзительней,вовсюглотку,бросаяимвлицо
ругательства, укоряя втрусости!Хохотутих,порядампронессяхолод.
Солдаты опустили головы, смотрели в сторону.
- Трусы! Трусы! Трусы!
Казалось, она вдругвыросла.Онапредстала,худая,трагическая,в
оборванном платье, водя рукой с запада на восток таким широким взмахом,что
заполняла все небо.
- Трусы! Рейн не здесь!! Рейн там! Трусы, трусы!
Наконец солдаты двинулись дальше, и Морис, случайно взглянувнаЖана,
увидел, что его глаза полны слез. Мориса это потрясло; ему стало еще больней
при мысли, что даже такие грубые люди, как Жан, почувствовалинезаслуженное
оскорбление, с которым приходилось мириться. Все будто рушилось в его бедной
измученной голове; он не мог даже припомнить, как он дошел до стоянки.
7-мукорпусупонадобилсяцелыйдень,чтобыпройтидвадцатьтри
километраотДанмаридоБельфора.Итолькокночивойсканаконец
расположились бивуаком у стен крепости, втомсамомместе,откудавышли
четыре дня назад, отправляясь навстречу врагу. Хотя было поздно и всеочень
устал, солдаты во что бы то ни стало захотели развести огоньиприготовить
похлебку.