Солдаты плакали,благодарили,
целовали им руки.
Но дальше опять раздались гнусные песни,дикиекрики.Ивскоре,за
Шомоном,поездвстретилсясдругим,споездомартиллеристов,которых
посылали в Метц. Ход замедлился; солдаты обоих поездовбраталисьибешено
кричали. Артиллеристы были, наверно, еще пьяней, они стояли, высунув вокна
ткулаки, и одержали верх, заорав с такой отчаянной силой, что заглушили все:
- На бойню! На бойню! На бойню!
Казалось, пронесся великий холод, ледяной кладбищенский ветер. Внезапно
наступила тишина, и послышалось хихиканье Лубе:
- Невесело, ребята!
- Да, они правы! - объявил Шуто тоном кабацкогооратора.-Противно,
что столько славных парней посылают на убой ради каких-то гнусных историй, в
которых они не понимают ни аза.
Он продолжал.Этобылразвратитель,бездельник-малярсМонмартра,
гуляка икутила,которыйплохопереварилобрывкиречей,слышанныхна
собраниях, смешивая возмутительные глупости с великими принципами свободыи
равенства. Он знал все, он поучал товарищей, особенно Лапуля, обещая сделать
его молодцом.
- Так вот, старина, дело очень простое!.. ЕслиБаденгеиБисмаркне
поладили, пусть разрешают свой спор сами, кулаками, не беспокоя сотнитысяч
людей, которые даже не знают друг друга и не желают драться.
Весь вагон хохотал в восторге от остроумия Шуто, а Лапуль, не зная, кто
такой Баденге, неспособный даже ответить, воюетонзаимператораилиза
короля, повторял, как непомерно выросший ребенок:
- Конечно, пусть подерутся, а потом можно и чокнуться!
А Шуто повернулся к Пашу и принялся за него: - Вот ты веришь вгоспода
бога... Твой господь бог запретил драться. Так как же ты здесь, простофиля?
- Что ж,-ответилошеломленныйПаш,-яздесьнерадисвоего
удовольствия... Только жандармы...
- Жандармы! Подумаешь! Наплевать нажандармов!..Знаете,чтобымы
сделали, будь мы смелыми ребятами?.. Сейчас, когда нас выведут из поезда, мы
бы все удрали, да! Мы бы спокойно удрали, и пусть этот толстый боров Баденге
ивсяшайкаегогрошовыхгенераловразделываются,какхотят,со
сволочами-пруссаками!
Раздались возгласы одобрения; соблазн подействовал. Шутоторжествовал,
выкладывая свои теории, и в их мутнойсмесипонеслись:Республика,права
человека, гниль Империи, которую надо свергнуть,изменавсехначальников,
продавшихся,какэтодоказано,замиллион.Шутопровозглашалсебя
революционером; остальные даженезнали,республиканцылиониикаким
способом можно стать республиканцами; только обжора Лубе знал, какие унего
убеждения: он всегда был за похлебку; но тем не менее все в восторге бранили
императора, офицеров, проклятое дело, которое они бросят, - даещекак!-
пустьтольконадоест.Разжигаяпьянеющихсолдат,Шутооднимглазком
посматривал на Мориса, на барина, которого онувеселяличьимодобрением
гордился; и, чтобы подзадорить Мориса, он решил атаковатьЖана,неподвижно
сидевшего с закрытыми глазами, как будто заснувшегосредиобщегогула.
С
того дня, как Жан дал суровый урок Морису, заставивегоподнятьброшенную
винтовку, доброволец, наверно,таитзлобунасвоегоначальника,ивот
представляется удобный случай натравить их друг на друга.
- Да, я знаю некоторых людей, которые говорили, чтоподведутнаспод
расстрел, - грозно продолжал Шуто. - Мерзавцы! Для них мы хужескотов,они
не понимают, что если ранец и винтовка опостылели - айда! - все это бросаешь
к черту в поле, чтобы поглядеть, не вырастут ли там новые ранцы ивинтовки!
Эй, товарищи, что они скажут, если сейчас, когдамыприжалиихздесь,в
уголке, мы их тоже выбросим на дорогу?.. Ладно?А-а?Надоподатьпример,
чтобы к нам больше не приставалисэтойхреновойвойной!Смертьклопам
Баденге! Смерть негодяям, которые хотят, чтобы мы воевали!
Жан побагровел, кровь прилила к его лицу, как это бывало с ним в редких
случаях, когда он сердился. Хотя соседи стиснули его, словно живые тиски, он
встал, вытянул руки, сжал кулаки и сверкнул глазами такстрашно,чтоШуто
побледнел.
- Черт возьми, замолчи, свинья!.. Я уже давно терплю, потому чтоздесь
нет начальства и я не могу отдать вас всех вместе под суд. Да, конечно, яб
оказал здоровую услугу полку, если б избавил его от такойотпетойсволочи,
как ты... Но раз наказания - пустяки, ты будешь иметь дело со мной! Яздесь
больше не капрал, я только честный человек, а ты мне надоел, и я заткну тебе
глотку... А-а, проклятый трус, ты не хочешь воевать да ещемешаешьдругим!
Ну-ка, повтори, а ну, а ну! Сейчас двину!
Всесолдатыбылипоражены,восхищеныблестящейсмелостьюЖанаи
отреклись от Шуто, а Шуто отступал перед здоровенными кулаками противникаи
что-то бормотал.
- Да, да, мне все равно, - воскликнулЖан,-чтоБаденге,чтоты!
Понимаешь? На политику, Республику или Империю я всегда плевал. Итеперьи
раньше, когда я пахал землю, я всегда хотел только одного:чтобывсебыли
счастливы, все было в порядке, дела шли хорошо... Конечно, никому не хочется
воевать. Но все-таки надо приставить к стенке сволочей, которые вас смущают,
когда и так трудно вести себя хорошо. Черт подери! Друзья,развекровьне
закипает в ваших жилах, когда вам говорят, что пруссаки топчут нашу землюи
надо их выкинуть вон?
Истойлегкостью,скакойтолпаменяетмнение,солдатышумно
приветствовали капрала,аонопятьпоклялсяразбитьмордупервомуже
солдату, которыйскажет,чтоненадовоевать."Уракапралу!Мыживо
расправимся с Бисмарком!"
Среди этой дикой овации успокоившийся Жан вежливо обратилсякМорису,
словно тот не был простым солдатом:
- Сударь, вы неможетебытьзаоднострусами...Ведьмыещене
сражались и когда-нибудь поколотим пруссаков!
Тут Морис почувствовал, как его сердце согрелтеплыйлучсолнца.Он
сидел смущенный, униженный. Как? Значит, этот человек - не просто скотина? И
он вспомнил свою жгучуюненавистькЖанузато,чтопришлосьподнять
винтовку, брошенную в ту минуту, когда он не отдавал себе отчета в своих по-
ступках.