Сложиласьлегенда:французскийсолдат
разгуливает по всему свету, деля досуги между своей милой и бутылкой доброго
вина; он завоевал всю землю, напевая веселые песенки.Одинкапрал,четыре
солдата - и целые армии врагов разбиты в пух и прах!
Вдруг он воскликнул громовым голосом:
- Как? Победить Францию?Францию?..Чтобыэтипрусскиесвиньинас
разбили?
Он подошел, с силой схватил Вейса за бортсюртука.Всеегодлинное,
худощавое тело странствующего рыцарявыражалополноепрезрениеклюбому
врагу, кто бы он ни был, полное пренебрежение ко времени и пространству.
- Зарубите себе на носу, сударь!.. Еслипруссакиосмелятсяприйтик
нам, мы их погоним обратно пинками взад...Слышите?Пинкамивзад,до
самого Берлина!..
И Роша величественновыпрямился;онбылисполнендетскойчистоты,
простодушной уверенности блаженного, который ничего незнаетиничегоне
боится.
- Черт возьми! Это так, потому что это так!
Ошеломленный Вейс поспешил ответить, что ничего лучшего и не желает, он
был почти убежден. А Морис молча слушал, не смея вмешиватьсявразговорв
присутствии начальника, но в конце концоврассмеялсявместесним:этот
молодец хоть и глуп, зато от его слов на сердце становится веселей. Да и Жан
кивалголовой,одобряякаждоесловолейтенанта.Онтожепобывалпод
Сольферино, в то самое время, когда тамлилтакойдождь.Вотэтоловко
сказано! Если бы все начальники так говорили, можно было бы плеватьнато,
что не хватает мисок и фланелевых поясов!
Уже давно стемнело, а Роша все еще размахивал во мраке своимидлинными
руками. За всю жизнь он прочитал, да и то с трудом, только одну книгу, книгу
о наполеоновских победах, которая попала в его ранец из ящика разносчика. Он
никак не мог успокоиться, и все его знания прорвались в неистовом крике:
-АвстрийцевмыпоколотилиподКастильоне,подМаренго,под
Аустерлицем, под Ваграмом! Пруссаков мы поколотили под Эйлау, под Иеной, под
Лютценом! Русских мы поколотили под Фридландом, под Смоленском, под Москвой!
Испанцев, англичан мы колотили всюду! Весь земной шар мыпоколотилисверху
донизу, вдоль и поперек!.. И чтоб теперь поколотили нас? Как так? Развемир
изменился?
Он снова выпрямился и поднял руку, словно древко знамени.
- Послушайте! Сегодня там сражались; мы ждем известий. Так вот!Явам
сообщу их сам!.. Пруссаков поколотили, так поколотили, что отнихостались
только рожки да ножки, остается только подмести крошки!
В эту минуту под темным небом раздался мучительныйкрик.Былалито
жалоба ночной птицы, или донесшийся издали, полный слез, голостайны?Весь
лагерь, погруженный во мрак, вздрогнул, и лихорадочная тревога, затаеннаяв
ожидании вестей, которые так запаздывали, еще усилилась.Вдали,наферме,
свеча,озаряябодрствующийштаб,казалось,запылалаярче,прямым,
неподвижным пламенем, как в церкви.
Вдали,наферме,
свеча,озаряябодрствующийштаб,казалось,запылалаярче,прямым,
неподвижным пламенем, как в церкви.
Было уже десять часов. ГорнистГодвнезапновынырнулсловноиз-под
земли и первый подал сигнал тушить огни. Ему ответили другие рожки,затихая
один за другим, замирающей фанфарой, словно цепенеявосне.Задержавшийся
так поздно Вейс нежно обнял Мориса. "Счастливо и смелей! Япоцелуюзавас
Генриетту и передам привет Фушару". Он еще не успел уйти, как пронесся новый
слух, всезаволновались."МаршалМак-Магонтолькочтоодержалкрупную
победу: прусский кронпринц взят в плен вместесдвадцатьюпятьютысячами
пруссаков, неприятельская армия отброшена иразбита,внаширукипопали
пушки и снаряжение".
-Чертвозьми!-воскликнулгромовымголосомРоша.И,провожая
обрадованного Вейса, который спешил вернуться в Мюльгаузен, он повторил:
- Пинками в зад, пинками в зад, до самого Берлина!
Через четвертьчасапришладругаядепеша:французскаяармиябыла
вынуждена оставить Берт иотступить.Нуиночь!Роша,сраженныйсном,
завернулся в плащ и уснул на голой земле, не заботясь о крове, как это часто
с ним случалось. Морис и Жан нырнули впалатку,гдеужеспаливповалку,
положив голову на ранцы, Лубе, Шуто, ПашиЛапуль.Впалаткепомещалось
шестьчеловек,ноприходилосьподбиратьноги.СкачалаЛуберазвлекал
голодных товарищей, рассказывая Лапулю,чтонаследующиеутроимдадут
цыпленка, но они слишком устали и захрапели, -всеравно,пустьприходят
пруссаки! Минуту Жан лежал неподвижно, рядом с Морисом, онтожеустал,но
никак не могзаснуть;все,чтоговорилэтотгосподинизМюльгаузена,
вертелось у него в голове: Германия взялась за оружие, унеебесчисленные,
всепожирающие силы; он чувствовал: его товарищ тоже не спит и думаетотом
же. Вдруг Морис нетерпеливо отодвинулся, и Жан понял, что мешает ему.Между
этимкрестьяниномиобразованнымгорожаниномбессознательнаявражда,
классовое отвращение, различие в воспитаниипроявлялисьсловнофизический
недуг. Но Жан этого стыдился, это его все-таки огорчало, он ежился, старался
стушеваться, пытаясь избежать вражды и презрения, которые онугадывал.Под
открытым небом становилось свежо, а в палатке, среди кучи людей,былотак.
душно, что Морис в отчаянии вскочил, вышел и улегся в нескольких шагах. Жан,
чувствуя себя несчастным, погрузился в тягостный, полный кошмаров полусон, в
котором смешалось сожаление о том, что его не любят, и страх передогромной
бедой, стремительно приближающейся из глубин неизвестности.
Прошло, наверно, несколько часов; весь лагерь, черный,притихший,как
будто исчезал под гнетом бесконечной,злойночи;наднимнавислонечто
страшное, неизвестное. Вотьмекто-товздрагивал,изневидимойпалатки
внезапновырывалсяхрип.