Вотьмекто-товздрагивал,изневидимойпалатки
внезапновырывалсяхрип.Доносилиськакие-тозвуки-ихтруднобыло
распознать - фырканье коня,звонсабли,шагазапоздавшегобродяги,все
обычные шумы, которые теперьзвучалиугрозой.Новдругпередпоходными
кухнями вспыхнул огонь. Первая линияяркоозарилась,показалисьпирамиды
ружей, прямые блестящие стволывинтовок,покоторымзаструилиськрасные
отсветы, похожие на ручьи свежей крови, и в этом неожиданном пожаре возникли
черныефигурынеподвижныхчасовых.Такэтоиестьвраг,возвещенный
начальниками уже два дня тому назад, враг, которого французыпришлиискать
из Бельфора в Мюльгаузен? Такжевнезапно,средисверканияискр,пламя
погасло. Оказалось,чтогорелакучасучьев,вокругкоторыхтакдолго
хлопотал Лапуль: они тлели несколько часов и вдруг запылали, как солома.
Жан испугался этого яркого света и тоже стремительно вышел изпалатки;
он чуть ее наткнулся на Мориса, который лежал, опираясь на локоть, иглядел
вдаль. Ночь стала еще темней; Жан и Морис лежали на голой земле в нескольких
шагах друг от друга. Перед ними, в глубокой тьме, виднелось только, всееще
озаренное, окно фермы - одинокая свеча, казалось, горевшаянадпокойником.
Который может быть час? Два часа, три часа?Атамштабные,верно,ине
ложились спать. Слышался крикливый голосгенералаБурген-Дефейля;генерал
сердился: в эту бессоннуюночьемуприходилосьподкреплятьсебятолько
грогом и сигарами. Прибывали новые телеграммы; дела, наверно, шли все хуже и
хуже; скакали еле различимые тени обезумевших ординарцев.Слышалисьтопот,
ругань,приглушенный,словнопредсмертный,вскрик,иопятьвоцарялась
страшная тишина. Что это? Конец? По лагерю,замершемувоснеитревоге,
пронеслось ледяное дыхание.
И тогда в быстро промелькнувшей узкой и высокой тени Жан и Морис узнали
полковника де Винейля. Рядомснимшел,наверное,военныйврачБурош,
толстяк с львиной гривой. Они обменивались бессвязными, отрывистыми словами,
произносили их шепотом, как в кошмаре:
- Депеша из Базейля...Нашаперваядивизияуничтожена...Сражались
двенадцать часов... Вся армия отступает...
Тень полковника остановилась, позвала другую тень, и кто-тосейчасже
подошел, ловкий и подтянутый.
- Это вы, Бодуэн?
- Да, господин полковник.
- Ах, мой друг! Мак-Магон разбит под Фрешвиллером, Фроссарразбитпод
Шпикереном, де Файи обречен на бездействие, бесполезен...ПодФрешвиллером
один только корпус против целой армии, чудеса храбрости... Новсесметено,
поражение, паника... дорога во Францию открыта...
Его душили слезы, еще какие-то слова нельзя былоразобрать;тритени
исчезли, потонули,растворилисьвотьме.Морисзатрепеталвсемтелом,
вскочил и пробормотал:
- Боже мой!
И не нашел других слов, а Жан, холодея, прошептал:
- Эх, проклятая судьба!.
Морисзатрепеталвсемтелом,
вскочил и пробормотал:
- Боже мой!
И не нашел других слов, а Жан, холодея, прошептал:
- Эх, проклятая судьба!.. Вашродственникбылвсе-такиправ,когда
говорил, что они сильнее нас.
Морис был внесебя,емухотелосьзадушитьЖана.Значит,пруссаки
сильнее французов? От одной этой мыслисердцеегообливалоськровью.Но
крестьянин прибавил спокойно и упрямо:
- Ну, ничего! Если получаешь оплеуху,этоещенезначит,чтонадо
сдаваться... Придется все-таки бить.
Перед ними выросла долговязая фигура, закутаннаявплащ.Ониузнали
Роша: может быть, слухи, а может быть, дыхание пораженияразбудилоегоот
крепкого сна. Лейтенант стал расспрашивать, хотел узнать, что случилось.
Он с трудом понял, и его наивные детскиеглазаширокораскрылисьот
удивления. И раз десять он повторил:
- Нас разбили! Как разбили? Почему разбили?
На востоке забелел рассвет, тусклый, безысходно-печальныйрассветнад
сонными палатками; в одной из них можно было различить землистые лица Лубе и
Лапуля, Шуто и Паша; солдаты все еще храпели. В темном тумане, поднявшемся с
далекой реки, занималась траурная заря.
II
К восьми часам солнце рассеялотяжелыетучи;иуМюльгаузена,над
широкой плодородной равниной, засиял теплый и ясный августовскийдень.Это
было в воскресенье. Лагерь уже проснулся,ивнемзабурлилажизнь;под
чистым небом колокола всех приходов звонили вовсю. Впрекрасномвоскресном
дне, после страшного бедствия, была своярадость,свойяркийпраздничный
свет.
Вдруг горнист Год подал сигнал к раздачедовольствия.Лубеудивился.
Как? Что такое? Неужели дадут цыпленка, которогоонобещалвчераЛапулю?
Лубе родился в Париже, в районе Центрального рынка, на улице де-ла-Коссонри;
тобылплодслучайнойлюбвиторговки-молочницы;онпоступилвармию
добровольцем, "ради грошей", как он выражался,предварительноперепробовав
всеремесла;Лубелюбилпоестьивечнопринюхивался,гдебыможно
полакомиться.Онпошелвзглянуть,вчемдело.АШуто,монмартрский
живописец, маляр, красавец-мужчина, смутьян, глубоковозмущенныйтем,что
его опятьпризваливармию,ужепоотбытиивоинскойповинности,зло
издевался над Пашем, застав его на коленях за палаткой, когдатотмолился.
Это что за поповские штуки! Не может ли он попросить у своегогосподабога
сто тысяч франков дохода? Но Паш, прибывший из глухой пикардийскойдеревни,
щуплый и остроголовый, сносил эти шутки и только отмалчивался кротко,точно
мученик. Он служил посмешищем для всего взвода, он иЛапуль-неотесанный
великан, выросший в болотах Солони, такой безграмотный, чтовденьсвоего
прибытия в полк он спросил, где тут можно видеть короля.