Солдаты стояли на солнцепеке, не
снимая ранцев, под ружьем и наконец стали возмущаться.
- Значит, мы в арьергарде! - шутливо сказал Лубе.
Но Шуто взорвало:
- Нас поджаривают здесь, видно, чтобы поиздеваться над нами. Мыпришли
сюда первые, надо было шагать дальше.
По тусторонуканала,наширокойплодороднойравнине,наровных
дорогах, между порослями хмеля и зрелымихлебами,быловиднопродвижение
отступающих войск, которые шли теперь вобратномнаправлении,потойже
дороге, что и накануне. Послышались смешки, злые шутки,
- Ну и скачемжемы!-заговорилопятьШуто.-Занятноеунас
наступление, а они со вчерашнего утра прожужжали нам об этом уши... Нет, это
уж слишком! Приходишь, и вдруг опять удирать,даженеуспеваешьглотнуть
супу!
Солдаты смеялись все громче; Морис, стоявший рядом с Шуто, считал,что
Шуто прав. "Раз мы здесь торчим, словно колья, и ждем уже двачаса,почему
нам не дали спокойно сварить суп и поесть?"Ихопятьсталмучитьголод,
охватила черная злоба при воспоминании о недоваренном завтраке; они не могли
понятьнеобходимостиэтойспешки,котораяказаласьимслабостьюи
малодушием. Ну и зайцы, нечего сказать!
Лейтенант Роша прикрикнул на сержанта Салена,упрекаяегозадурную
выправку солдат. На шум пришел капитан Бодуэн.
- Смирно!
Жан, как старый солдат, проделавший итальянский поход и давно привыкший
к дисциплине, молчал; он смотрел на Мориса,которого,казалось,забавляли
злые насмешки разгневанного Шуто,иудивлялся,какэтобарин,человек,
получивший образование, может одобрять такие слова.Пустьонивсущности
справедливы, все же говорить такнеследует!Есликаждыйсолдатначнет
бранить начальство и высказывать своемнение,далеконеуйдешь,этоуж
верно.
Наконец после двухчасового ожидания 106-й полк получил приказ двигаться
дальше. Но мостбылвсеещетакзагроможденарьергардомдивизии,что
произошел невероятный беспорядок. Несколько полков смешалось; некоторые роты
все-таки прошли, унесенные потокомлюдей;остальные,отброшенныеккраю
дороги,вынужденыбылитоптатьсянаместе.Вдовершениенеразберихи
кавалерийский эскадрон, упрямо стараясь пробиться, столкнул на соседние поля
отстававших пехотинцев. Не прошло и часа, а солдатыужеплелисьвразброд,
цепь растягивалась, как будто намеренно опаздывая.
Жан, не желая оставить свой взвод, очутился позади изаблудилсясреди
дороги в ложбине. 106-й полкисчез;ниодногосолдата,дажениодного
офицераизихроты.Здесьбылитолькоотдельныесолдаты,сборище
незнакомцев, изнеможенных, отставших в самомначалеперехода;каждыйшел
куда вздумается, куда приведут тропинки.Солнцежгло,былооченьжарко;
ранец, ставший еще тяжелей от палатки и другой поклажи, страшно давил плечи.
Солнцежгло,былооченьжарко;
ранец, ставший еще тяжелей от палатки и другой поклажи, страшно давил плечи.
Многие не привыкли носить его;иммешаладажеплотнаяпоходнаяшинель,
подобная свинцовому покрову. Вдруг бледный солдатиксводянистымиглазами
остановился, бросил свой ранец в канаву и глубоко вздохнул,отдуваясь,как
умирающий, который возвращается к жизни.
- Правильно! - пробормотал Шуто.
Однако сам он пошел дальше,согнувшисьподношей.Новотещедва
солдата сбросили ранцы, и тогда он не выдержал и крикнул:
- Эх! Плевать!
И движением плеча сбросил свой ранец под откос. Спасибо! Двадцатьпять
кило на спине! С него довольно! Солдаты не вьючный скот, чтобытаскатьвсе
это!
Почти в ту же минуту его примерупоследовалЛубеизаставилЛапуля
сделать тожесамое.Паш,которыйкрестилсяпередвсемипридорожными
каменными крестами, отстегнул ремень и бережноположилвесьсвойгрузу
подножия невысокой стены, как будто он собирался за ним прийти. Одинтолько
Морис еще шел со своей ношей, как вдруг Жан обернулся и увидел,чтоуего
солдат за плечами ничего нет.
- Наденьте ранцы, ведь за вас взгреют меня!
Но солдаты, еще не бунтуя, сердитоимолчашлидальше,подталкивая
капрала на узкой дороге.
- Говорят вам, наденьте ранцы, или я доложу!
Мориса словно стегнули хлыстом полицу."Доложу!"Этаскотина,эта
деревенщина доложит, что несчастные, обессиленные люди сбросилиневыносимую
ношу! И в припадке слепого гнева он тоже отстегнул ремень, бросил свой ранец
на край дороги и вызывающе, в упор посмотрел на Жана.
- Ладно! - с обычнымспокойствиемсказалЖан,неимеявозможности
противодействовать своим людям. - Вечером посчитаемся.
У Мориса страшно болели ноги. Он не привык к грубым солдатским башмакам
и натер себеступнидокрови.Здоровьеунегобылодовольнослабое;
казалось, спину, словно рана, жжет невыносимая боль от ранца, хотя Морисот
него отделался; бедняга не знал, в какой руке нести винтовку, от однойэтой
тяжести он уже задыхался. Но еще больше страдал он от душевного изнеможения:
им овладел приступ отчаяния, которому он был подвержен. Часто, неимеясил
сопротивляться, Морис вдруг чувствовал, что воля его побеждена, онподпадал
под власть дурных инстинктов, плыл по течению и потом сам плакалотстыда.
Его ошибкивПарижебылитолькобезумствамитого,"другого",какон
выражался, слабого юноши, который в часы малодушия становилсяспособнымна
последние низости. И теперь, волоча ноги под изнурительным солнцем, во время
отступления, похожего на бегство, он был толькоживотнымизэтогостада,
отставшего, разбросанного, усеявшего дороги. То был отзвук поражения, отзвук
грома, прогрохотавшего далеко-далеко, во многих милях отсюда, грома,глухой
отгулкоторогопреследовалтеперьпопятамлюдей,охваченныхужасом,
бегущих, даже еще не увидав неприятеля.