- Уходите! Уходите! Когда на меня такое накатит, ятеряюрассудок.Я
знаю, что могу сдержать себя, если соберу все силы; иногда я стараюсь, и мне
это удается, а иногда не хочустараться.Чтоятутнаговорила?Ведья
отлично знала, что говорю неправду. Они уверены, что обо мне позаботилисьи
у меня есть все, что мне нужно. Ничего кроме добраяотнихвжизнине
видела. Я люблю их всем сердцем; они сделали для меня больше, чемзаслужила
такая неблагодарная тварь, как я. Уходите, оставьте меня,явасбоюсь.Я
боюсь себя, когда чувствую, что готова впасть в бешенствоиточнотакже
боюсь вас. Уходите, дайте мне поплакать и помолиться, и мне станет легче.
Деньподошелкконцу,сноваиссякпалящийзной,идушнаяночь
спустилась над Марселем; утренний караван разбрелся,икаждыйводиночку
продолжал назначенный ему путь. Вот так и все мы, путники, не знающие покоя,
свершаем свое земное странствие, изо дня в день, из ночи в ночь, присолнце
и при звездах, взбираемся на горы и устало бредем по долинам, встречаемсяи
расходимся и сталкиваемся вновь в неисповедимом скрещении судеб.
ГЛАВА III - Дома
Был лондонскийвоскресныйвечер-унылый,тягостныйидушный.В
оглушительной какофонии церковныхколоколовсталкивалисьмажориминор,
дребезжание и гул,заливчатыйтрезвонимерныеудары,и,подхваченное
каменным эхо домов, все это нестерпимо резало уши.Меланхолическоезрелище
улиц в траурных балахонахизсажинадрывалодушулюдям,обреченнымна
жестокую необходимость созерцать это зрелище из окна. Вкаждомпроезде,в
каждом тупике,накаждомперекресткедрожал,стонал,билсяввоздухе
скорбный звон, словно город был во власти чумы и по улицам тянулисьповозки
струпами.Всето,начемизнуренныйработойчеловекмогбыхоть
сколько-нибудь отвести душу, было тщательно и надежно заперто назамок.Ни
картин, ни диковинных животных, ни редких цветов или растений, ниприродных
или искусственных чудес древнегомира-навсеэтопросвещенныйразум
наложил табу, нерушимой твердости которого могли бы позавидовать безобразные
божки диких племен в Британском музее *. Неначтокинутьвзгляд,кроме
улиц, улиц, улиц. Негде подышать воздухом, кромеулиц,улиц,улиц.Нечем
разогнать тоску и неоткуда набраться бодрости. Толькоиостаетсяусталому
труженику, что сравнивать унылое однообразие седьмого днянеделисунылым
однообразием шести остальных, размышлять о своей горькой жизнииутешаться
этим - или огорчаться, что более вероятно.
В этот приятный вечер, столь пользительныйдляукреплениярелигиии
нравственности, мистер Артур Кленнэм, только что прибывший из Марселячерез
Дувр, откудаегодоставилдуврскийдилижанс,такназываемая"Синеокая
красотка", сидел у окна в кофейне на Ладгет-Хилл. Вокругнегобылодесять
тысяч респектабельных домов, так хмуро глядевших наулицы,ихобтекавшие,
словно в каждом из них проживали те десять юношей из "Тысячи и однойночи",
которые по ночам вымазывали себе лица грязью и в горестных воплях оплакивали
свои невзгоды.
Вокругнегобылодесять
тысяч респектабельных домов, так хмуро глядевших наулицы,ихобтекавшие,
словно в каждом из них проживали те десять юношей из "Тысячи и однойночи",
которые по ночам вымазывали себе лица грязью и в горестных воплях оплакивали
свои невзгоды. Вокруг него было пятьдесят тысяч жалких лачуг, где людижили
в такой тесноте и грязи, чточистаявода,всубботувечеромналитаяв
кувшин, в воскресеньеутромуженегодиласькупотреблению;хотяего
милость, депутат от их округа, удивлялся, отчегоэтоимнеспитсясреди
запахов лежалой говядины и баранины. Нацелыемиликсеверу,кюгу,к
западу, к востокутянулисьдома,похожиенаколодцыилишахты,дома,
обитатели которых всегда задыхались от недостатка воздуха. Через весь город,
вместо красивой, прохладной реки, катила свои мутныеводысточнаяканава.
Какие же мирские желания могли в день седьмойволноватьмиллионслишним
человеческих существ, шесть дней гнувших спинусредивсехэтихаркадских
радостей, от сладостного постоянствакоторыхимнекудабылоспастисьс
колыбели до гроба? Недремлющее око полиции - вот, разумеется, и все, чтоим
требовалось.
МистерАртурКленнэмсиделуокнавкофейненаЛадгет-Хилле,
прислушиваясь к звону ближайшего колокола, машинально подбираяемувтакт
слова и припевы, и думал: сколько найдется за годслабыхздоровьемлюдей,
чью кончину ускорит это испытание? По мере того как приближалсячасначала
церковной службы,колоколвсечащеменялсвойголосиотэтоговсе
неотвязнейлезвуши.Когдаосталосьчетвертьчаса,онзабилс
оживленно-мертвящей настойчивостью, торопя население в божий храм,вбожий
храм, в божий храм. Когда осталось десять минут, онувидел,чтоприхожане
собираются туго, и, приуныв, стал глухо взывать: ждем вас,ждемвас,ждем
вас. Когда осталось только пять минут, онпотерялвсякуюнадежду,ивсе
триста секунд сотрясал окрестные дома мрачными ударами, по одному в секунду,
похожими на стон отчаяния.
- Слава богу! - сказал Кленнэм, когда время истекло и колокол умолк.
Но под этот звоножиливегопамятимногиепечальныевоскресенья
прошлого, и мрачная вереницавоспоминанийпродолжалатянутьсяпередего
мысленным взором даже и после того, как наступила тишина.
-Господи,простименя,-сказалон,-итех,ктобылмоими
воспитателями, тоже. Как я ненавидел всегда этот день!
Вот мрачное воскресенье из его детства: он сидит, отупев от страха, над
чудовищным трактатом, который еще в заглавии огорошивал несчастногоребенка
вопросом, почему он идет к погибели(каковуюлюбознательностьсуществов
штанишках и курточке не в силах было удовлетворить), авсамомтексте,в
качестве особого развлечения для младенческого ума,содержалчерезкаждые
две строки икающую ссылку в скобках, вроде: 2 посл, к Фесс.