, гл. III, ст.6
и 7. Вот унылое воскресенье из его отрочества: трижды вдень,подконвоем
учителей, точно дезертир, он марширует в церковь, скованный сдругимтаким
же мальчиком невидимыми наручниками нравственного долга; и думает о том, как
охотно обменял бы две порции неудобоваримой церковнойпроповединалишний
кусочек тощей баранины, предназначенной для насыщения его плотизаобедом.
Вот бесконечное воскресенье из его юности: мать его, женщина суровая лицом и
непреклоннаядушой,целыйденьсидит,загородясьбольшойбиблией,
облеченной, как и ее представленияоней,втвердый,негнущийся,точно
деревянныйпереплет,безвсякихукрашений,еслинесчитать
одной-единственной завитушки в углу,похожейназвеноцепи,дазловеще
багрового обреза; словно эта - именноэта!-книгадолжнабыласлужить
оплотом против всяких изъявлений ласки, душевного тепла и попытокдружеской
беседы. Вот тягостное воскресенье из более поздних лет: угрюмыйимрачный,
он не знает, как скоротать затянувшийся день, ивсердцеунегогорькое
чувство обиды, а душеспасительная сущность Нового завета такжедалекаот
него, как если бы он вырос среди идолопоклонников. Много, многовоскресений
медленно проплывали перед мысленным взором Кленнэма,ивсеэтобылидни
неуемной тоски и неизгладимого унижения.
- Прошу прощенья, сэр, - прервалегомыслишустрыйслуга,смахивая
крошки со столика. - Желаете посмотреть номер?
- Да. Я как раз об этом думал.
- Коридорная! - закричал слуга. - Седьмой стол желают посмотреть номер.
- Нет, нет! - воскликнул Кленнэм, опомнясь. - Я ответил машинально,не
сознавая, что говорю. Я не собираюсь ночевать здесь. Я пойду домой.
- Слушаю, сэр. Коридорная!Седьмойстолнежелаютсмотретьномер.
Пойдут домой.
День угасал, а он все еще сидел на томжеместе,смотрелнахмурые
фасады домов по другую сторону улицы и думал:еслибестелесныенынедуши
прежних обитателей смотрят сюда с высоты, как им должнобытьгрустно,что
вся их земная жизнь прошла в этихмрачныхузилищах.Поройгде-нибудьза
мутным оконным стеклом появлялось человеческое лицо и тут же вновьисчезало
во мраке, как будто достаточно насмотрелось на жизнь и спешило уйти отнее.
Вдруг косые полосы дождя исчертили пространство, отделявшее Кленнэма от этих
домов, застигнутые врасплох пешеходы спешили укрыться в соседних подворотнях
и сокрушенно поглядывали оттуда на небо, видя, что дождь льет все сильнееи
сильнее.Появилисьмокрыезонтики,заляпанныеподолы,потекигрязи.
Непонятно было, откуда вдругвылезлавсяэтагрязь,гдеонапряталась
раньше. Казалось, она собралась мгновенно, как собирается уличная толпа, и в
какие-нибудь пять минут забрызгала всех сынов и дочерейАдамовых.Фонарщик
ужесовершалсвойобход,иязычкипламени,вспыхивавшиеотего
прикосновения, словно удивлялись, как этоимпозволилирасцветитьяркими
пятнами столь неприглядную картину.
Фонарщик
ужесовершалсвойобход,иязычкипламени,вспыхивавшиеотего
прикосновения, словно удивлялись, как этоимпозволилирасцветитьяркими
пятнами столь неприглядную картину.
Мистер Артур Кленнэм надел шляпу, застегнулся на все пуговицы ивышел.
В деревне воздух после дождянаполнилсябыблагоуханнойсвежестьюина
каждую упавшую каплю земля откликнулась бы новымипрекраснымпроявлением
жизни. Вгородедождьтолькоусиливалдурные,тошнотворныезапахида
переполнял водостоки мутной, тепловатой, жирной от грязи водой.
У собора св. Павла * Кленнэм перешел на другую сторону и обходным путем
стал спускаться к реке через целый лабиринт крутых, извилистых улочек (вте
годы еще более извилистых и тесных), междунабережнойиЧипсайдом*.Он
проходил то мимо покрытых плесенью стен, За которымивстаринусобиралось
какое-нибудь благочестивое общество, то мимо освещенного фасадацерквибез
прихожан, словно дожидающейся, когда какой-нибудь предприимчивый Бельцони*
откопает ее и ее историю; он шел, минуя наглухо запертые воротапричалови
складов, пересекая узкие переулки, где порой на сырой стенеплакалжалкий,
намокший лоскут объявления со словами: "Найдено телоутопленника..."-и,
наконец, очутился у того дома,которыйемубылнужен.Этобылстарый,
закоптелый почти до черноты кирпичный особняк, одинокостоявшийвглубине
двора. Перед ним был квадратный палисадник - два-три куста и полоска газона,
настолько же заросшая сорной травой, насколько железная оградавокругбыла
покрыта ржавчиной (а значит - довольно основательно); за нимуходиловдаль
нагромождение городских крыш. Дом был двухэтажный, с высокими узкимиокнами
в массивных рамах. Много лет назад он обнаружил намерениесвалитьсянабок;
его спешно подперли, чтобы этого не случилось, и так он и стоял стехпор,
опираясьнаполдюжиныгигантскихкостылей,однакотеперьвидэтого
сооружения - излюбленногопристанищасоседскихкошек,-подгнившегоот
дождей, замшелого от времени ипочерневшегоотдыма,невнушалособого
доверия.
- Все по-старому, - сказал путешественник,остановившисьиглядяна
дом. - Так же мрачно и так же уныло. И матушкино окно освещено, словно в нем
и не гасили света с той поры, как я, бывало, дваждывгодвозвращалсяна
каникулы домой и проходил здесь, волоча свой сундучок по тротуару. Так, так,
так...
Он подошел к двери, над которой был навес, украшенныйрезьбойввиде
развешанных полотенец и детских головок со всеми признаками водянки мозга-
очень модный в свое время узор; подошел ипостучал.Послышалисьшаркающие
шаги по каменным плитам пола, дверь отворилась, и на пороге показался старик
со свечой в руке, сухой и сгорбленный, но с острыми, пронзительными глазами.
Он поднял свечу повыше,вглядываясьэтимипронзительнымиглазамив
посетителя.
- А, мистер Артур, -сказалон,безвсякоговолнения.