- А, мистер Артур, -сказалон,безвсякоговолнения.-Приехали
наконец? Входите.
Мистер Артур вошел и закрыл за собой дверь.
- Вы пополнели, раздались в плечах, - заметил старик, оглядывая его при
свете той же свечи и медленно качая головой, - новсе-такидалековамдо
вашего отца. И до матушки тоже.
- А как матушкино здоровье?
- Так же, как и все эти годы. Когда она не прикована к постелиболями,
то просто сидит у себя в комнате. За пятнадцать лет она едвалипятнадцать
раз ступила за порог этой комнаты, Артур. - Они вошли внеприютную,скудно
обставленную столовую. Старик поставил подсвечникнастол,подперправый
локоть левой рукой и, поглаживая свой пергаментныйподбородок,внимательно
уставился на гостя. Гость протянул ему руку. Старик дотронулсядонеебез
особого пыла; собственный подбородок явнобылемукудаприятнее,ипри
первой возможности он предпочел ухватиться за него снова.
- Не знаю, Артур, понравитсяливашейматушке,чтовыдлясвоего
возвращения выбрали день воскресный, -ссомнениемсказалон,покачивая
головой.
- Что же, вам угодно, чтобы я ушел?
- Кому, мне? Мне? Я здесь не хозяин. Что угодно мне, никакогозначения
не имеет. Много лет я становился между вашей матерью и вашим отцом, ослабляя
столкновения между ними. Но я ненамерентеперьстановитьсямеждувашей
матерью и вами.
- Пожалуйста, скажите матушке, что я вернулся.
- Сейчас, Артур, сейчас. Ну как же! Сию минутупойдуидоложуейо
вашем возвращении. А вы пока подождите здесь, в столовой. Здесь, как видите,
ничего не изменилось. - Он достализбуфетадругуюсвечу,зажегееи,
оставив подсвечник на столе, пошел исполнять поручение.
Старик был небольшого роста, с плешью во всю голову; на нем былчерный
сюртук с высокими плечами, черный жилет, темно-серые панталоныитакиеже
темно-серые гетры. По платью его можно было принять то ли за слугу, то ли за
конторщика; да онисоединялвсвоемлицедолгиегодытоидругое.
Единственнымукрашениемегоособыслужиличасы,опущенныевнедра
специального кармашка на ветхой, чернойтесемке;потускневшийотвремени
медный ключик, прицепленный к той жетесемке,указывалместопогружения.
Головуонпостояннодержалнабок,ивесьонбылкакой-токривой,
скособоченный, как будто фундамент у него осел наоднусторонутогдаже,
когда это случилось с домом, и тоже нуждался в подпорках.
- Слабый же я человек, - сказал себе Артур Кленнэм после егоухода,-
если подобный прием могвызватьуменяслезы.-Развекогда-нибудья
встречал здесь иной прием? Разве я мог ожидать иного?
Но слезы и в самом деле навернулисьунегонаглаза.Сказаласьна
мгновение натурачеловека,которыйссамойзарижизнипривыктерпеть
разочарования, но все же не утратил окончательно способностинадеяться.
Сказаласьна
мгновение натурачеловека,которыйссамойзарижизнипривыктерпеть
разочарования, но все же не утратил окончательно способностинадеяться.Но
Артур подавил в себе это движение души, взял свечуипринялсяосматривать
комнату. Та же старая мебель стояла на тех же местах. Настенах,врамках
под стеклом висели гравюры, изображавшие "Казниегипетские"*,вкоторых
трудно было что-нибудь разобрать по причине казнейлондонских-копотии
мух. В углу стоял знакомый поставец со свинцовой прокладкой внутри,пустой,
как всегда, похожий на гроб с перегородками; арядомбылзнакомыйтемный
чулан, тоже пустой; в свое время Артура не раз запирали сюда в наказаниеза
какую-нибудь провинность, и в такие дни чулан казался емупреддвериемтого
места, куда он спешил со всех ног по мнению упомянутоговышетрактата.На
буфете по-прежнему красовались большие, каменнолицыечасы;оникакбудто
злорадно подмигивали емуиз-подсвоихнарисованныхбровей,еслионне
успевал вовремя приготовить уроки, а когда раз в неделю их заводили железным
ключом, они издавалисвирепоерычание,словнопредвкушаявсеневзгоды,
которые им предстояло возвестить.Нотутвстоловуювернулсястарики
сказал:
- Идемте, Артур; я пойду вперед и посвечу вам.Следуязаним,Артур
поднялсяполестнице,вдолькоторойтянуласьпанель,разделеннаяна
квадраты, отличавшиеся большим сходством с могильнымиплитами,ивошелв
полуосвещенную спальню, пол которой настолько осел ипокосился,чтокамин
оказался как бы внизине.Вэтойженизинестоялчерный,похожийна
катафалк, диван, и на нем, прислонясь к большомутвердомучерномувалику,
точномуподобиюплахи,накоторойвдоброестароевремясовершались
публичные казни, сидела его мать в траурной вдовьей одежде.
Сколько он себя помнил, между отцом и матерью всегда шли нелады.Самое
мирное времяпровождение его раннего детства состояло втом,чтоонмолча
сидел в комнате, где цариланапряженнаятишина,исострахомпереводил
взгляд с одного отвернувшегося в сторону лица на другое. Мать коснуласьего
лба ледяным поцелуемипротянулачетыренегнущихсяпальцавшерстяной
митенке. Когда с этимнежнымприветствиембылопокончено,Артуруселся
против нее за маленький столик,стоявшийпереддиваном.Вкаминегорел
огонь, как горел днем и ночью уже пятнадцать лет. На огне стоял чайник,как
стоял днем и ночью уже пятнадцать лет. Поверх угля высился маленькийхолмик
мокрой золы, и другой такой же холмиквиднелсявнизу,подрешеткой,как
бывало днем и ночью уже пятнадцать лет. В комнате, лишенной доступасвежего
воздуха, пахло разогревшейся черной краской, как пахло от вдовьего крепа уже
пятнадцать месяцев и от катафалкоподобного дивана уже пятнадцать лет.
- Я привык вас видеть более живой и деятельной, матушка.
- Мир для меня замкнулся в этих четырех стенах, Артур, - ответилаона,
обводя глазами комнату.