- Мир для меня замкнулся в этих четырех стенах, Артур, - ответилаона,
обводя глазами комнату. - Хорошо, что его суета и тщеславие никогда небыли
близки моей душе.
Ее взгляд, знакомый звук сурового, властного голосатакподействовали
на сына, что он вновь, как в детстве, ощутил непреодолимую робость и желание
сжаться в комок.
- Значит, вы никогда не покидаете этой комнаты, матушка?
- Мой ревматизм и сопутствующий ему упадок сил или нервное расстройство
- не в названии дело - привели к тому, что я перестала владеть ногами. Да, я
никогда не покидаю этой комнаты. Я не переступалаеепорогауже...скажи
ему, сколько, - бросила она кому-то через плечо.
- О рождестве будет двенадцать лет, - отозвался из темного угла слабый,
надтреснутый голос.
- Неужели это Эффери? - спросил Артур, оглядываясь на звук.
Надтреснутый голос подтвердил, что это действительно Эффери, и вслед за
тем в освещенное, вернее полуосвещенноепространствопереддиваномвышла
старая женщина; она приветствовала Артура, приложив кончики пальцев кгубам
и тотчас же снова отступила в темноту.
- Благодарение богу, - сказала миссис Кленнэм, слегкаповедярукойв
сторону кресла на колесах, стоявшего перед высоким бюро снаглухозапертой
крышкой, - благодарение богу, я все же могу заниматься делами.Этобольшое
счастье. Но не будем говорить о делах в воскресенье. Что, погода дурная?
- Да, матушка.
- Идет снег?
- Снег, матушка? Да ведь еще только сентябрь на дворе.
- Для меня все временагодаодинаковы,-ответилаонасоттенком
какого-то мрачного самодовольства. - Сидя здесь, в четырех стенах, я не знаю
ни зимы, ни лета. Богу было угодносделатьтак,чтобывсеэтоменяне
касалось.
Холодный взгляд ее серых глаз,холоднаясединаволос,неподвижность
черт, таких же застывших, как каменные складки на оборке чепца,-всеэто
внушало мысль, чтоей,неведающейсменыпростыхчеловеческихчувств,
естественно было не замечать смены времен года.
На столике перед нею лежали две или три книги, носовойплаток,только
что снятые очки в стальной оправе и старомодныезолотыечасывмассивном
двойном футляре. На этот последний предмет были теперьустремленыглазаи
матери и сына.
- Я вижу, матушка, что посылка, которую явамотправилпослесмерти
отца, благополучно дошла по назначению.
- Как видишь.
- Отец очень беспокоился о том, чтобыэтичасыбылинезамедлительно
отосланывам.Мненикогдапрежденеслучалосьвидеть,чтобыонтак
беспокоился о чем-либо.
- Я храню их здесь на память о твоем отце,
- Он высказал мне свое пожелание уже в самые последние минуты. Когда он
только и мог, что положить на эти часы руку и невнятнопролепетать:"Твоей
матери". Минутой раньше мнеказалось,чтоонбредит-завремясвоей
недолгой болезни он часто впадал в беспамятство и,должнобыть,благодаря
этому не чувствовал боли, - но тут я вдруг увидел, что он повернулся набок
и силится открыть крышку часов.
- Значит, по-твоему, отецнебредил,когдапыталсяоткрытькрышку
часов?
- Нет. На этот раз он был в здравом уме и твердой памяти.
Миссис Кленнэм покачала головой; в осуждение ли покойному, иливзнак
несогласия с мнением сына - осталось не вполне ясным.
- После его смерти я открыл эти часы, надеясьнайтитамкакую-нибудь
записку, какое-нибудь распоряжение. Однако, как вы и самизнаете,матушка,
ничего подобного там не оказалось, только между крышками лежала:старенькая
шелковая прокладка, вышитая бисером, которую я не стал вынимать; верно,она
и теперь лежит на своем месте.
Миссис Кленнэм движением головы подтвердила это; затем она сказала:
- Довольно разговоров о делахввоскресныйдень,-идобавила:-
Эффери, девять часов.
Услышав это, старуха торопливо убрала всесостоликапереддиваном,
затем вышла из комнаты итотчасжеворотилась,несяподносстарелкой
сухариков и точно отмереннойпорциеймаславвидеаккуратного,белого,
прохладного на вид комочка. Старик, вовсевремяэтойбеседынеподвижно
стоявший у двери, устремив на мать тот же испытующий взгляд, которым недавно
смотрел на сына, в свою очередь, вышел из комнаты ипосленесколькоболее
продолжительного отсутствия также воротилсясподносом,накоторомбыла
початая бутылка портвейну (судя по тому,каконотдувался,емупришлось
спускаться за ней в погреб), лимон, сахарницаиящичекспряностями.Из
всега этого, с прибавлением воды, кипевшей в чайнике, он приготовилгорячую
ароматную смесь, с аптекарской тщательностью отмеряя в стаканеесоставные
части. Миссис Кленнэм съела несколько сухариков, макая ихвэтусмесь;а
остальные сухарики старуханамазаламаслом,чтобыонамогласъестьих
отдельно. Когда, наконец, больная доела последний сухарик идопилаостаток
смеси из стакана, оба подноса с посудой были убраны, а книга, свеча, носовой
платок, часы и очки - вновь водворены на столик. После этого миссисКленнэм
вооружилась очками и стала читать вслух из толстой книги, с силой ияростью
выражая пожелания, чтобы ее враги (голос и тон не оставляли сомнений втом,
что это именно ее личные враги) были преданы огню и мечу, пораженычумойи
проказой, чтобы кости их рассыпались в прах и прах был развеян по ветру. Сын
слушал ее, и казалось, все прожитые годы отлетели от него как сон и он снова
был ребенком, каждый вечер обреченным выслушивать это мрачное напутствие.
Она захлопнула книгу и некотороевремясиделамолча,прикрывглаза
рукой. Старик, все в той же позе стоявшийудвери,такжеподнесрукук
глазам; то же, должно быть, сделала и старуха в своем темном углу.Наэтом
вечерние приготовления больной закончились.
- Спокойной ночи, Артур. Эффери позаботится о постели для тебя.Только
не жми мне руку; ей очень легко причинить боль.
Он осторожно дотронулся до шерстяной митенки, скрывавшей ее ладонь;но
чтошерсть!дажемедныйпанцирьнемогбысделатьэтуматьболее
неприступной, чем она была для сына, - и, выйдя из комнаты вслед за стариком
и старухой, стал спускаться вниз.