Во-первых,человекпять
поляков. Об них я поговорю когда-нибудь особо. Каторжные страшнонелюбили
поляков, даже больше, чем ссыльных из русских дворян. Поляки(яговорюоб
одних политическихпреступниках)былиснимикак-тоутонченно,обидно
вежливы, крайне несообщительны и никак немоглискрытьпередарестантами
своего к ним отвращения, а те понимали это очень хорошоиплатилитойже
монетою.
Мне надо былопочтидвагодапрожитьвостроге,чтобприобрести
расположение некоторых из каторжных. Но большая часть изнихнаконецменя
полюбила и признала за "хорошего" человека.
Из русских дворян, кроме меня, было четверо. Один - низкое и подленькое
создание, страшно развращенное, шпион и доносчик по ремеслу. Я слышал онем
еще до прихода в острог и с первых же дней прервал с нимвсякиеотношения.
Другой - тот самый отцеубийца, о котором я ужеговорилвсвоихзаписках.
Третий был Аким Акимыч; редко видал я такого чудака, как этотАкимАкимыч.
Резко отпечатался он в моей памяти. Был он высок, худощав, слабоумен, ужасно
безграмотен, чрезвычайный резонер и аккуратен, как немец. Каторжные смеялись
над ним; нонекоторыедажебоялисьснимсвязыватьсязапридирчивый,
взыскательный и вздорный егохарактер.Онспервогошагусталсними
запанибрата, ругался сними,дажедрался.Честенонбылфеноменально.
Заметит несправедливость и тотчас же ввяжется, хоть бынеегобылодело.
Наивен до крайности: он, например, бранясь с арестантами, корил их иногда за
то, что они были воры, и серьезно убеждалихневоровать.Служилонна
Кавказе прапорщиком. Мы сошлись с ним с первогожедня,ионтотчасже
рассказал мне свое дело. Начал он на Кавказе же,сюнкеров,попехотному
полку, долго тянул лямку, наконец был произведен вофицерыиотправленв
какое-то укрепление старшим начальником. Один соседний мирнойкнязекзажег
его крепость и сделал на нее ночное нападение; оно не удалось.АкимАкимыч
схитрил и не показал даже виду, что знает, кто злоумышленник.Делосвалили
на немирных, а через месяц Аким Акимыч зазвал князька к себепо-дружескив
гости. Тот приехал, ничего не подозревая. Аким Акимыч выстроилсвойотряд;
уличал и укорял князькавсенародно;доказалему,чтокрепостизажигать
стыдно. Тут же прочел ему самое подробное наставление,какдолжномирному
князю вести себя вперед, и, в заключение, расстрелял его, о чем немедленно и
донес начальству со всеми подробностями. За все это его судили,приговорили
к смертной казни, но смягчили приговор и сослали в Сибирь, в каторгу второго
разряда, в крепостях, на двенадцать лет. Он вполнесознавал,чтопоступил
неправильно, говорил мне, что знал об этом ипередрасстреляниемкнязька,
знал, что мирного должно было судить по законам; но,несмотрянато,что
знал это, он как будто никак на мог понять своей вины настоящим образом:
- Да помилуйте! Ведь он зажег мою крепость? Что ж мне, поклониться, что
ли, ему за это! - говорил он мне, отвечая на мои возражения.
Но, несмотря на точтоарестантыподсмеивалисьнадпридурьюАкима
Акимыча, они все-таки уважали его за аккуратность и умелость.
Не было ремесла, которого бынезналАкимАкимыч.Онбылстоляр,
сапожник, башмачник, маляр, золотильщик, слесарь, и всему этому обучился уже
в каторге. Он делал все самоучкой: взглянет раз исделает.Онделалтоже
разные ящики, корзинки, фонарики, детские игрушки и продавалихвгороде.
Таким образом, у него водились деньжонки, и он немедленно употреблялихна
лишнее белье, на подушку помягче, завел складнойтюфячок.Помещалсяонв
одной казарме со мною и многим услужил мне в первые дни моей каторги.
Выходя из острога на работу, арестанты строились передкордегардиейв
два ряда; спереди исзадиарестантоввыстроивалиськонвойныесолдатыс
заряженными ружьями. Являлись:инженерныйофицер,кондукторинесколько
инженерных нижнихчинов,приставовнадработами.Кондукторрассчитывал
арестантов и посылал их партиями куда нужно на работу.
Вместе сдругимияотправилсявинженернуюмастерскую.Этобыло
низенькое каменное здание, стоящеенабольшомдворе,заваленномразными
материалами. Тут была кузница, слесарня, столярная, малярнаяипроч.Аким
Акимыч ходил сюда и работал в малярной,варилолифу,составлялкраскии
разделывал столы и мебель под орех.
В ожидании перековки я разговорился с АкимомАкимычемопервыхмоих
впечатлениях в остроге.
- Да-с, дворян они не любят, - заметилон,-особеннополитических,
съесть рады; немудрено-с. Во-первых, вы и народ другой, на них не похожий, а
во-вторых, они все прежде были или помещичьи, или из военногозвания.Сами
посудите, могут ли они вас полюбить-с? Здесь, я вам скажу, жить трудно. Ав
российских арестантских ротах еще труднее-с. Вот у нас есть оттуда,такне
нахвалятся нашим острогом, точно из ада в рай перешли. Не вработебеда-с.
Говорят, там, в первом-то разряде, начальство несовершенновоенное-с,по
крайней мере другим манером, чем у нас, поступает-с. Там, говорят,ссыльный
может жить своим домком. Я тамнебыл,датакговорят-с.Небреют;в
мундирах не ходят-с; хотя, впрочем, оно и хорошо, что у нас они вмундирном
виде и бритые; все-таки порядку больше, да иглазуприятнее-с.Датолько
им-тоэтоненравится.Даипосмотрите,сброд-токакой-с!Инойиз
кантонистов,другойизчеркесов,третийизраскольников,четвертый
православный мужичок, семью, детеймилыхоставилнародине,пятыйжид,
шестой цыган, седьмой неизвестно кто, и все-то они должны ужиться вместево
что бы то ни стало, согласиться друг с другом, есть из одной чашки, спать на
одних нарах. Да и воля-то какая: лишний кусок можно съесть толькоукрадкой,
всякий грош в сапоги прятать, и все только и есть, что острогдаострог...
Поневоле дурь пойдет в голову.
Но это я уж знал.