..
Поневоле дурь пойдет в голову.
Но это я уж знал. Мне особенно хотелосьрасспроситьонашеммайоре.
Аким Акимыч несекретничал,и,помню,впечатлениемоебылонесовсем
приятное.
Но еще два года мне суждено было прожить под его начальством. Все,что
рассказал мне о немАкимАкимыч,оказалосьвполнесправедливым,стою
разницей, что впечатление действительности всегда сильнее,чемвпечатление
от простого рассказа. Страшный был этот человекименнопотому,чтотакой
человек был начальником, почти неограниченным, над двумястамидуш.Сампо
себеонтолькобылбеспорядочныйизлойчеловек,большеничего.На
арестантов он смотрел как на своих естественных врагов, и это была перваяи
главная ошибка его. Он действительно имелнекоторыеспособности;новсе,
дажеихорошее,представлялосьвнемвтакомисковерканномвиде.
Невоздержный, злой, он врывался вострогдажеиногдапоночам,аесли
замечал, что арестант спитналевомбокуилинавзничь,тонаутроего
наказывали; "Спи, дескать, на правом боку, как я приказал".Вострогеего
ненавидели и боялись как чумы. Лицоунегобылобагровое,злобное.Все
знали, что он был вполне в руках своего денщика, Федьки. Любил же онбольше
всего своего пуделя Трезорку и чуть с ума не сошел сгоря,когдаТрезорка
заболел. Говорят, что он рыдал над ним, как над родным сыном; прогнал одного
ветеринара и, по своему обыкновению, чуть не подрался с ними,услышавот
Федьки, что вострогеестьарестант,ветеринар-самоучка,которыйлечил
чрезвычайно удачно, немедленно призвал его.
- Выручи! Озолочу тебя, вылечи Трезорку! - закричал он арестанту.
Этобылмужик-сибиряк,хитрый,умный,действительнооченьловкий
ветеринар, но вполне мужичок.
- Смотрю я на Трезорку, - рассказывалонпотомарестантам,впрочем,
долго спустя после своего визита к майору, когдаужевсебылозабыто,-
смотрю: лежит пес на диване, на белой подушке; и ведь вижу, чтовоспаление,
что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, ей-ей говорю! да думаюпро
себя:"Ачто,какневылечу,какоколеет?""Нет,говорю,ваше
высокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера илитретьегодня,вэтоже
время, так вылечил бы пса; а теперь не могу, не вылечу... "
Так и умер Трезорка.
Мне рассказывали в подробности, как хотели убить нашего майора.Былв
остроге один арестант. Он жил у нас уженескольколетиотличалсясвоим
кротким поведением. Замечали тоже, что он почти ни с кем никогда не говорил.
Его так и считали каким-то юродивым. Он был грамотный и весьпоследнийгод
постоянно читал Библию, читал и днем и ночью. Когда все засыпали, он вставал
в полночь, зажигал восковую церковную свечу,взлезалнапечку,раскрывал
книгу и читал до утра.
В один день он пошел и объявил унтер-офицеру, чтоне
хочет идти на работу. Доложили майору; тот вскипел и прислал немедленно сам.
Арестант бросился на него с приготовленным заранее кирпичом, но промахнулся.
Его схватили, судили и наказали. Все произошло очень скоро. Через три дня он
умер в больнице. Умирая, он говорил, что не имел ни накогозла,ахотел
только пострадать. Он, впрочем, непринадлежалниккакойраскольничьей
секте. В остроге вспоминали о нем с уважением.
Наконец меня перековали. Между тем в мастерскую явились одна задругой
несколько калашниц. Иные были совсем маленькие девочки. До зрелоговозраста
они ходили обыкновенно с калачами; матери пекли, а онипродавали.Войдяв
возраст, они продолжалиходить,ноужебезкалачей;такпочтивсегда
водилось. Были и не девочки. Калач стоил грош,иарестантыпочтивсеих
покупали.
Я заметил одного арестанта, столяра, уже седенького, норумяногоис
улыбкой заигрывавшегоскалашницами.Передихприходомонтолькочто
навертел на шею красненький кумачный платочек.Однатолстаяисовершенно
рябая бабенка поставила на его верстак своюсельницу.Междуниминачался
разговор.
- Что ж вы вчера не приходили? -заговориларестантссамодовольной
улыбочкой.
- Вот! Я пришла, а вас Митькой звали, - отвечала бойкая бабенка.
- Нас потребовали, а то бы мы неизменно находились приместе...Ако
мне третьего дня все ваши приходили.
- Кто да кто?
-Марьяшкаприходила,Хаврошкаприходила.Чекундаприходила,
Двугрошовая приходила...
- Это что же? - спросил я Аким Акимыча, - неужели?..
- Бывает-с, -отвечалон,скромноопустивглаза,потомучтобыл
чрезвычайно целомудренный человек.
Это, конечно, бывало, нооченьредкоисвеличайшимитрудностями.
Вообще было больше охотников, например, хотьвыпить,чемнатакоедело,
несмотря на всю естественнуютягостьвынужденнойжизни.Доженщинбыло
трудно добраться. Надо было выбирать время, место, условливаться,назначать
свидания, искать уединения, что было особеннотрудно,склонятьконвойных,
что было еще труднее, и вообще тратить бездну денег, судяотносительно.Но
все-таки мне удавалось впоследствии,иногда,бытьсвидетелемилюбовных
сцен. Помню, однажды летом мы были втроем в каком-то сарае на берегуИртыша
и протапливали какую-то обжигательную печку; конвойные были добрые. Наконец,
явились две "суфлеры", как называют их арестанты.
- Ну, что так засиделись? Небось у Зверковых? - встретил их арестант, к
которому они пришли, давно уже их ожидавший.
- Я засиделась? Да давеча сорока на коле дольше, чем я у них, посидела,
- отвечала весело девица.
Это была наигрязнейшая девица в мире. Она-тоибылаЧекунда.Сней
вместе пришла Двугрошовая. Эта уже была вне всякого описания.