Он молча сидел на своей койке и тачал сапоги. Арестантыне
обращали на него почти никакого внимания.
В этот первый день моей острожной жизниясделалоднонаблюдениеи
впоследствии убедился, что оно верно. Именно: что все не арестанты,ктобы
они ни были, начиная с непосредственно имеющих связь с арестантами,как-то:
конвойных, караульных солдат, до всех вообще, имевших хоть какое-нибудь дело
с каторжным бытом, - как-то преувеличенно смотрят на арестантов.Точноони
каждую минутувбеспокойстве,чтоарестантнет-нетдаиброситсяна
кого-нибудь из них с ножом. Но чтовсегозамечательнее-самиарестанты
сознавали, что их боятся, и это, видимо, придавало им что-то вроде куражу. А
между тем самый лучший начальник для арестантов бывает именнотот,который
их не боится. Да и вообще,несмотрянакураж,самимарестантамгораздо
приятнее, когда к ним имеют доверие. Этим их можнодажепривлечьксебе.
Случалось в мое острожное время, хотя и чрезвычайно редко, что кто-нибудь из
начальства заходил в острог без конвоя. Надо было видеть, какэтопоражало
арестантов, и поражалосхорошейстороны.Такойбесстрашныйпосетитель
всегда возбуждалксебеуважение,иеслибдажедействительномогло
случиться что-нибудь дурное, то принембыононеслучилось.Внушаемый
арестантами страх повсеместен, где только есть арестанты, и, право, не знаю,
отчего он собственно происходит. Некотороеоснованиеон,конечно,имеет,
начиная с самого наружного видаарестанта,признанногоразбойника;кроме
того, всякий, подходящий ккаторге,чувствует,чтовсяэтакучалюдей
собралась здесь не своею охотою и что, несмотря нинакакиемеры,живого
человека нельзя сделать трупом: он останется с чувствами, с жаждой мщенияи
жизни, с страстями и с потребностями удовлетворить их.Несмотрянато,я
положительно уверен, что бояться арестантов все-таки нечего. Не так легкои
не так скоро бросается человек с ножом на другогочеловека.Однимсловом,
если и возможна опасность, если она и бывает когда, то, по редкости подобных
несчастных случаев, можно прямо заключить, что она ничтожна.Разумеется,я
говорю теперь только об арестантах решоных, из которых даже многие рады, что
добрались наконец до острога (до того хороша бывает иногда жизнь новая!),а
следовательно,расположеныжитьспокойноимирно;да,крометого,и
действительно беспокойным из своих сами не дадутмногокуражиться.Каждый
каторжный, как быонсмелидерзокнибыл,боитсявсеговкаторге.
Подсудимый же арестант - другое дело. Этот действительно способенброситься
на постороннего человека так, ни за что, единственно потому,например,что
ему завтра должно выходить к наказанию; аеслизатеетсяновоедело,то,
стало быть, отдаляется и наказание. Тут есть причина, цель нападения: это-
"переменить свою участь" во что бы то ни стало и как можноскорее.Ядаже
знаю один странный психологической случай в этом роде.
У нас в остроге, в военном разряде, был один арестант,изсолдатиков,
не лишенный прав состояния,присланныйгоданадвавострогпосуду,
страшный фанфарон изамечательныйтрус.
Вообщефанфаронствоитрусость
встречаются в русском солдате чрезвычайно редко. Наш солдатсмотритвсегда
таким занятым, что если б и хотел, то ему бы некогдабылофанфаронить.Но
если уж он фанфарон, то почтивсегдабездельникитрус.Дутов(фамилия
арестанта) отбыл наконец свой коротенький срокивышелопятьвлинейный
батальон. Но так как все ему подобные, посылаемые в острог дляисправления,
окончательно в нем балуются, то обыкновенно и случается так, что они,побыв
на воле не более двух-трех недель, поступают сноваподсудиявляютсяв
острог обратно, только уж не на два илинатригода,аво"всегдашний"
разряд, на пятнадцать или на двадцать лет. Так и случилось. Недели через три
по выходе из острога, Дутов укрализ-подзамка;сверхтого,нагрубили
набуянил. Был отдан под суд и приговорен к строгомунаказанию.Испугавшись
предстоящего наказания донельзя, допоследнейстепени,каксамыйжалкий
трус, он накануне того дня, когда его должныбылипрогнатьсквозьстрой,
бросился с ножом на вошедшего в арестантскуюкомнатукараульногоофицера.
Разумеется, он очень хорошо понимал,чтотакимпоступкомончрезвычайно
усилит приговор и срок каторжной работы. Но расчет был именновтом,чтоб
хоть на несколько дней, хоть на несколькочасовотдалитьстрашнуюминуту
наказания! Он до того был трус, что, бросившись с ножом, ондаженеранил
офицера, а сделал все для проформы, для того только,чтобоказалосьновое
преступление, за которое бы его опять стали судить.
Минута перед наказанием, конечно, ужасна для приговоренного,имнев
несколько лет пришлось видеть довольно подсудимых накануне рокового дляних
дня. Обыкновенно я встречалсясподсудимымиарестантамивгоспитале,в
арестантских палатах, когда лежал больной,чтослучалосьдовольночасто.
Известно всем арестантам во всей России, что самые сострадательныедляних
люди - доктора. Ониникогданеделаютмеждуарестантамиразличия,как
невольно делают почти все посторонние, кроме разве одногопростогонарода.
Тот никогда не корит арестанта за его преступление, какбыужасноонони
было, и прощает ему все за понесенное им наказание ивообщезанесчастье.
Недаром же весь народ во всей Россииназываетпреступлениенесчастьем,а
преступников несчастными. Это глубоко знаменательноеопределение.Онотем
более важно, что сделано бессознательно, инстинктивно. Доктора же - истинное
прибежище арестантов во многих случаях,особеннодляподсудимых,которые
содержатся тяжеле решоных... Ивотподсудимый,рассчитаввероятныйсрок
ужасного для него дня, уходит часто в госпиталь, желаяхотьсколько-нибудь
отдалить тяжелую минуту. Когда же онобратновыписывается,почтинаверно
зная, что роковой срок завтра, то всегда почти бываетвсильномволнении.
Иные стараются скрыть свои чувстваизсамолюбия,нонеловкий,напускной
кураж не обманывает их товарищей. Все понимают, в чемдело,имолчатпро
себя из человеколюбия.