Трудно представить себе, как этот мальчик во все время своей
каторги мог сохранить в себе такую мягкость сердца, образовать в себетакую
строгую честность,такуюзадушевность,симпатичность,незагрубеть,не
развратиться. Это, впрочем, была сильная и стойкая натура, несмотрянавсю
видимую свою мягкость. Я хорошо узнал его впоследствии. Онбылцеломудрен,
какчистаядевочка,ичей-нибудьскверный,цинический,грязныйили
несправедливый, насильный поступок в остроге зажигал огонь негодования в его
прекрасных глазах, которые делались оттого ещепрекраснее.Ноонизбегал
ссор и брани, хотя был вообще не из таких,которыебыдалисебяобидеть
безнаказанно, и умел за себя постоять. Но ссор он ни с кем не имел: еговсе
любили и все ласкали. Сначала со мной он был тольковежлив.Мало-помалуя
начал снимразговаривать;внесколькомесяцевонвыучилсяпрекрасно
говорить по-русски, чего братья его не добились во все время своейкаторги.
Онмнепоказалсячрезвычайноумныммальчиком,чрезвычайноскромными
деликатным и даже много уже рассуждавшим. Вообщескажузаранее:ясчитаю
Алея далеко не обыкновенным существом и вспоминаю о встречеснимкакоб
одной из лучших встреч в моей жизни.Естьнатурыдотогопрекрасныеот
природы, до того награжденные богом, что даже однамысльотом,чтоони
могут когда-нибудь измениться к худшему, вам кажется невозможною. За нихвы
всегда спокойны. Я и теперь спокоен за Алея. Где-то он теперь?..
Раз, уже довольно долго после моего прибытия в острог, я лежал на нарах
и думал о чем-то очень тяжелом. Алей, всегдаработящийитрудолюбивый,в
этот раз ничем не был занят, хотя еще было рано спать. Но у них в этовремя
был свой мусульманский праздник, и они не работали. Он лежал,заложивруки
за голову, и тоже о чем-то думал. Вдруг он спросил меня:
- Что, тебе очень теперь тяжело?
Я оглядел его с любопытством, и мнепоказалсястраннымэтотбыстрый
прямой вопрос Алея, всегда деликатного, всегда разборчивого,всегдаумного
сердцем: но, взглянув внимательнее, яувиделвеголицестолькотоски,
столько муки от воспоминаний, что тотчас же нашел, что ему самому было очень
тяжело и именно в эту самую минуту. Я высказал ему мою догадку. Онвздохнул
и грустно улыбнулся. Я любил его улыбку, всегда нежнуюисердечную.Кроме
того, улыбаясь, он выставлял два ряда жемчужных зубов, красоте которых могла
бы позавидовать первая красавица в мире.
- Что, Алей, ты, верно, сейчас думал отом,какувасвДагестане
празднуют этот праздник? Верно, там хорошо?
- Да, - ответил он с восторгом, и глаза его просияли.-Апочемуты
знаешь, что я думал об этом?
- Еще бы не знать! Что, там лучше, чем здесь?
- О! зачем ты это говоришь...
- Должно быть, теперь какие цветы у вас, какой рай!..
- О-ох, и не говори лучше. - Он был в сильном волнении.
- Послушай, Алей, у тебя была сестра?
- Была, а что тебе?
- Должно быть, она красавица, если на тебя похожа.
- Что на меня! Она такая красавица, что по всему Дагестанунетлучше.
Ах какая красавица моя сестра! Ты не видел такую! У меняиматькрасавица
была.
- А любила тебя мать?
- Ах! Что ты говоришь! Она, верно, умерлатеперьсгоряпомне.Я
любимый был у нее сын. Она меня больше сестры, больше всех любила... Онако
мне сегодня во сне приходила и надо мной плакала.
Он замолчал и в этот вечер уже больше не сказал ни слова. Но с техпор
он искал каждый раз говорить со мной,хотясамизпочтения,котороеон
неизвестно почему ко мне чувствовал, никогданезаговаривалпервый.Зато
очень был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ,про
его прежнюю жизнь. Братья не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это
было приятно. Они тоже, видя, что я все более и более люблю Алея,сталисо
мной гораздо ласковее.
Алей помогал мне в работе, услуживал мне чем мог вказармах,ивидно
было, что ему очень приятно было хоть чем-нибудь облегчитьменяиугодить
мне, и в этом старании угодить не было нималейшегоуниженияилиискания
какой-нибудь выгоды, а теплое,дружескоечувство,котороеонужеине
скрывал ко мне. Между прочим, у него было многоспособностеймеханических:
он выучился порядочно шить белье, тачалсапогии,впоследствиивыучился,
сколько мог, столярному делу. Братья хвалили его и гордились им.
- Послушай, Алей, - сказал я ему однажды,-отчеготыневыучишься
читать и писать по-русски? Знаешь ли, как это может тебе пригодитьсяздесь,
в Сибири, впоследствии?
- Очень хочу. Да у кого выучиться?
- Мало ли здесь грамотных! Да хочешь, я тебя выучу?
- Ах, выучи, пожалуйста! - и он даже привсталнанарахисмольбою
сложил руки, смотря на меня.
Мы принялись с следующего же вечера. У меня был русский переводНового
завета - книга, не запрещенная в остроге. Без азбуки, по одной книге, Алей в
несколько недель выучилсяпревосходночитать.Месяцачерезтрионуже
совершенно понимал книжный язык. Он учился с жаром, с увлечением.
Однажды мыпрочлиснимвсюНагорнуюпроповедь.Язаметил,что
некоторые места в ней он проговаривает как будто с особенным чувством.
Я спросил его, нравится ли ему то, что он прочел.
Он быстро взглянул, и краска выступила на его лице.
- Ах, да! - отвечал он, -да,Исасвятойпророк,Исабожиислова
говорил. Как хорошо!
- Что ж тебе больше всего нравится?
- А где он говорит: прощай, люби, не обижайивраговлюби.Ах,как
хорошо он говорит!
Он обернулся к братьям, которые прислушивались к нашему разговору, ис
жаром начал им говорить что-то. Они долго и серьезно говорили между собоюи
утвердительно покачивали головами.Потомсважно-благосклонною,тоесть
чисто мусульманскою улыбкою (которую я так люблюиименнолюблюважность
этой улыбки), обратились ко мне и подтвердили, что Иса былбожийпророки
что он делал великие чудеса; что он сделал из глины птицу, дунул нанее,и
она полетела.