Я лег на голых нарах, положив в голову свое платье (подушкиуменя
еще не было), накрылся тулупом, но долго не мог заснуть,хотяибылвесь
измучен и изломан от всех чудовищных и неожиданных впечатлений этого первого
дня. Но новая жизнь моятолькоещеначиналась.Многоещеожидаломеня
впереди, о чем я никогда не мыслил, чего и не предугадывал...
V
ПЕРВЫЙ МЕСЯЦ
Три дня спустя по прибытии моем в острог мне веленобыловыходитьна
работу. Очень памятен мне этот первый день работы, хотя в продолжение его не
случилось со мной ничего оченьнеобыкновенного,покрайнеймеревзявв
соображение все и без того необыкновенное в моем положении. Но это было тоже
одноизпервыхвпечатлений,аяещепродолжалковсемужадно
присматриваться. Все эти три первые дня я провел в самых тяжелыхощущениях.
"Вот конец моего странствования: я в остроге! - повторял я себе поминутно, -
вот пристань моя на многие, долгие годы, мой уголок, в который явступаюс
таким недоверчивым, с таким болезненнымощущением...Актознает?Может
быть, - когда, через много лет, придетсяоставитьего,-ещепожалеюо
нем!.. " - прибавил я небезпримеситогозлорадногоощущения,которое
доходит иногда допотребностинарочнобередитьсвоюрану,точножелая
полюбоваться своей болью, точно в сознаниивсейвеликостинесчастияесть
действительно наслаждение. Мысль со временем пожалеть об этом уголке -меня
самого поражала ужасом: я и тогда уже предчувствовал,докакойчудовищной
степени приживчив человек. Но это еще было время впереди, а покаместтеперь
кругом меня все было враждебно и - страшно... хоть не все,но,разумеется,
так мне казалось. Это дикое любопытство, с которым оглядывали меня мои новые
товарищи-каторжники, усиленная их суровостьсновичкомиздворян,вдруг
появившимся вихкорпорации,суровость,иногдадоходившаячутьнедо
ненависти, - все это до того измучило меня, чтоясамжелалужпоскорее
работы, чтоб только поскорее узнать и изведать все мое бедствие разом,чтоб
начать жить, как и все они, чтоб войтисовсемипоскорееводнуколею.
Разумеется, я тогда многого не замечал и не подозревал, что у меня былопод
самымносом:междувраждебнымяещенеугадывалотрадного.Впрочем,
несколько приветливых, ласковых лиц, которых я встретил даже в эти тридня,
покамест сильно меня ободрили. Всех ласковее и приветливее со мной былАким
Акимыч. Между угрюмыми и ненавистливыми лицами остальных каторжных я немог
не заметить тоже несколько добрых и веселых."Вездеестьлюдидурные,а
между дурными и хорошие, - спешил я подумать себе в утешение, -ктознает?
Эти люди, может быть, вовсе не до такой степени хуже тех остальных,которые
остались там, за острогом". Я думал это и сам качал головою на свою мысль, а
между тем - боже мой! - если б я только знал тогда, до какой степенииэта
мысль была правдой!
Вот, например, тут был один человек, которого только черезмного-много
лет я узнал вполне, а между тем он был со мной и постоянно около меняпочти
во все время моей каторги.
Я думал это и сам качал головою на свою мысль, а
между тем - боже мой! - если б я только знал тогда, до какой степенииэта
мысль была правдой!
Вот, например, тут был один человек, которого только черезмного-много
лет я узнал вполне, а между тем он был со мной и постоянно около меняпочти
во все время моей каторги. Это был арестант Сушилов. Как только заговориля
теперь о каторжниках, которые были не хуже других,тототчасженевольно
вспомнил о нем. Он мне прислуживал. У меня тожебылидругойприслужник.
Аким Акимыч еще с самого начала, с первых дней, рекомендовал мнеодногоиз
арестантов - Осипа, говоря, что за тридцать копееквмесяцонбудетмне
стряпать ежедневно особое кушанье, если мне уж так противно казенное иесли
я имею средства завести свое. Осип был один из четырех поваров,назначаемых
арестантами по выбору в наши две кухни, хотя, впрочем, оставлялось вполнеи
на их волю принять или не принять такой выбор; априняв,можнобылохоть
завтра же опять отказаться. Повара уж так инеходилинаработу,ився
должность их состояла в печении хлебаиваркещей.Звалиихунасне
поварами, а стряпками (в женском роде), впрочем, не из презрения к ним,тем
более что на кухню выбирался народ толковый и по возможности честный, а так,
из милой шутки, чем наши повара нисколько не обижались. Осипапочтивсегда
выбирали,ипочтинескольколетсрядуонпостояннобылстряпкойи
отказывался иногда только на время, когда его ужоченьзабиралатоска,а
вместе с тем и охота проносить вино. Онбылредкойчестностиикротости
человек, хотя и пришел за контрабанду.Этобылтотсамыйконтрабандист,
высокий, здоровый малый, о котором уже я упоминал; трус довсего,особенно
до розог, смирный, безответный, ласковый совсеми,нискемникогдане
поссорившийся, но который не мог не проносить вина,несмотрянавсюсвою
трусость, по страсти к контрабанде. Он вместе сдругимиповарамиторговал
тоже вином, хотя, конечно, не в таком размере, как, например, Газин,потому
что не имел смелости на многое рискнуть. С этим Осипом явсегдажилочень
ладно. Что же касается до средствиметьсвоекушанье,тоихнадобыло
слишком немного. Я не ошибусь, если скажу, что в месяц уменявыходилона
мое прокормление всего рубль серебром, разумеется, кроме хлеба, которыйбыл
казенный, и иногда щей, если уж я был очень голоден, несмотря на моекним
отвращение, которое, впрочем, почти совсем прошло впоследствии.Обыкновенно
я покупал кусок говядины, по фунту на день. А зимой говядинаунасстоила
грош. За говядиной ходил на базар кто-нибудь изинвалидов,которыхунас
было по одному в каждой казарме, для надсмотра за порядком, и которыесами,
добровольно, взяли себе в обязанность ежедневно ходить на базар за покупками
для арестантов и не брали за это почтиникакойплаты,такразвепустяки
какие-нибудь.Делалиониэтодлясобственногоспокойствия,иначеим
невозможно бы было в остроге ужиться. Таким образом,онипроносилитабак,
кирпичный чай, говядину, калачи и проч.