Делалиониэтодлясобственногоспокойствия,иначеим
невозможно бы было в остроге ужиться. Таким образом,онипроносилитабак,
кирпичный чай, говядину, калачи и проч. и проч., кроме толькоразвеодного
вина. Об вине их не просили, хотяиногдаипотчевали.Осипстряпалмне
несколько лет сряду все один и тот же кусок зажаренной говядины. Ужкакон
был зажарен - это другой вопрос, да не в том было и дело. Замечательно,что
с Осипом я в несколько лет почти не сказалдвухслов.Многоразначинал
разговаривать с ним, но онкак-тобылнеспособенподдерживатьразговор:
улыбнется, бывало, или ответит да или нет, да и только.Дажестраннобыло
смотреть на этого Геркулеса семи лет от роду.
Но, кроме Осипа, из людей, мне помогавших, был и Сушилов. Я не призывал
его и не искал его. Он как-то сам нашел меняиприкомандировалсякомне;
даже не помню, когда и как этосделалось.Онсталнаменястирать.За
казармами для этого нарочно была устроена большая помойная яма. Надэтой-то
ямой, в казенных корытах, и мылось арестантское белье. Крометого,Сушилов
сам изобретал тысячи различных обязанностей, чтоб мне угодить: наставлял мой
чайник, бегал по разным поручениям, отыскивал что-нибудь для меня, носил мою
куртку в починку, смазывал мне сапоги раза четыре вмесяц;всеэтоделал
усердно, суетливо, как будто бог знает какие на немлежалиобязанности,-
одним словом, совершенно связал свою судьбу с моею и взял всемоиделана
себя. Он никогда не говорил, например: "У вас столько рубах,уваскуртка
разорвана" и проч., а всегда: "У нас теперь столько-то рубах, унаскуртка
разорвана". Он так и смотрел мне в глаза и, кажется, принял этозаглавное
назначение всей своей жизни. Ремесла, или, как говорят арестанты, рукомесла,
у него не было никакого, и, кажется, только от меня он и добывал копейку.Я
платил ему сколько мог, то есть грошами, и онвсегдабезответнооставался
доволен. Он не мог не служить кому-нибудь и, казалось, выбрал меняособенно
потому, что я был обходительнее других и честнее на расплату. Был он из тех,
которые никогда не могли разбогатеть и поправиться и которые унасбрались
сторожитьмайданы,простаиваяпоцелямночамвсеняхнаморозе,
прислушиваясь к каждому звуку на дворе на случай плац-майора, и брали за это
по пяти копеек серебром чуть не за всю ночь, а в случае просмотра теряли все
и отвечали спиной.Яужобнихговорил.Характеристикаэтихлюдей-
уничтожать свою личность всегда, везде и чуть непередвсеми,авобщих
делах разыгрывать даже не второстепенную, а третьестепенную роль. Все этоу
них уж так по природе. Сушилов был очень жалкий малый, вполне безответныйи
приниженный, даже забитый, хотя его никто у нас не бил, а так уж, от природы
забитый. Мне его всегда было отчего-то жаль. Я даже и взглянуть нанегоне
мог безэтогочувства;апочемужаль-ябысамнемогответить.
Разговаривать с ним я тоже не мог; он тоже разговаривать не умел,ивидно,
что ему это было в большой труд, и он только тогдаоживлялся,когда,чтоб
кончить разговор,дашьемучто-нибудьсделать,попросишьегосходить,
сбегать куда-нибудь.
Я даже,наконец,уверился,чтодоставляюемуэтим
удовольствие. Он был не высок и не мал ростом, не хорош и не дурен, неглуп
и не умен, не молод и не стар, немножко рябоват,отчастибелокур.Слишком
определительного об нем никогда ничего нельзя было сказать. Одно только: он,
какмнекажетсяисколькоямогдогадаться,принадлежалктомуже
товариществу, как и Сироткин, и принадлежал единственно по своей забитости и
безответности. Над ним иногда посмеивались арестанты, главное, за то, что он
сменялся дорогою, идя в Сибирь, и сменился за краснуюрубашкуизарубль
серебром. Вот за эту-то ничтожную цену,закоторуюонсебяпродал,над
смеялись арестанты. Смениться - значит перемениться с кем-нибудьименем,а
следовательно, и участью. Как ни чуден кажется этот факт, а он справедлив, и
в мое время он еще существовал между препровождающимися в Сибирь арестантами
в полной силе, освященныйпреданиямииопределенныйизвестнымиформами.
Сначала я никак не мог этому поверить,хотяипришлосьнаконецповерить
очевидности.
Это вот каким образом делается.Препровождается,например,вСибирь
партия арестантов. Идут всякие: и в каторгу, и в завод, и на поселение; идут
вместе. Где-нибудь дорогою, нухотьвПермскойгубернии,кто-нибудьиз
ссыльных пожелаетсменятьсясдругим.Например,какой-нибудьМихайлов,
убийца или по другому капитальному преступлению, находит идти на многие годы
в каторгу для себя невыгодным. Положим, он малый хитрый, тертый, дело знает;
вот он и высматривает кого-нибудь из тойжепартиипопростее,позабитее,
побезответнее и которому определенно наказание небольшое сравнительно: или в
завод на малый годы, или на поселенье, или даже в каторгу,толькопоменьше
сроком. Наконец находит Сушилова. Сушилов из дворовых людей и сосланпросто
на поселение. Идет он ужетысячиполторыверст,разумеетсябезкопейки
денег, потому что у Сушилова никогданеможетбытьникопейки,-идет
изнуренный, усталый, на одном казенномпродовольстве,безсладкогокуска
хоть мимоходом, в одной казенной одежде, всем прислуживая зажалкиемедные
гроши.МихайловзаговариваетсСушиловым,сходится,дажедружитсяи,
наконец, на каком-нибудь этапе поит его вином. Наконец, предлагаетему:не
хочет ли он смениться? Я, дескать, Михайлов, вот так и так, иду в каторгу не
каторгу, а в какое-то "особое отделение". Оно хотьикаторга,ноособая,
получше, стало быть. Об особом отделении, во время существованияего,даже
из начальства-то не все знали, хоть бы, например, и вПетербурге.Этобыл
такой отдельный иособыйуголок,водномизуголковСибири,итакой
немноголюдный (при мне было в нем до семидесяти человек), что трудно былои
на след его напасть. Я встречал потом людей, служивших и знающихоСибири,
которые от меня тольковпервыйразуслыхалиосуществовании"особого
отделения". В Своде законов сказано об нем всего строкшесть:"Учреждается
при таком-то остроге Особое отделение, для самых важных преступников, впредь
до открытия в Сибири самых тяжкихкаторжныхработ".