В Своде законов сказано об нем всего строкшесть:"Учреждается
при таком-то остроге Особое отделение, для самых важных преступников, впредь
до открытия в Сибири самых тяжкихкаторжныхработ".Дажесамиарестанты
этого "отделения" не знали: что оно, навечно илинасрок?Срокунебыло
положено, сказано - впредь до открытия самых тяжких работ, итолько;стало
быть, "вдоль по каторге". Немудрено, что ни Сушилов, да иниктоизпартии
этого не знал, не исключая исамогососланногоМихайлова,которыйразве
только имел понятиеобособомотделении,судяпосвоемупреступлению,
слишкомтяжкомуизакотороеужеонпрошелтысячитрииличетыре.
Следовательно, непошлютжееговхорошееместо.Сушиловжешелна
поселение; чего же лучше? "Не хочешь ли смениться?"Сушиловподхмельком,
душа простая, полон благодарности к обласкавшему его Михайлову, и потомуне
решается отказать. К тому же он слышал уже в партии, что меняться можно, что
другие же меняются, следовательно, необыкновенного инеслыханноготутнет
ничего.Соглашаются.БессовестныйМихайлов,пользуясьнеобыкновенною
простотою Сушилова, покупает у негоимязакраснуюрубашкуизарубль
серебром, которые тут же и дает ему при свидетелях. Назавтра Сушилов ужене
пьян, но его поят опять, ну,даиплохоотказываться:полученныйрубль
серебром уже пропит, красная рубашка немного спустятоже.Нехочешь,так
деньги отдай. А где взять целый рубль серебром Сушилову? Анеотдаст,так
артель заставит отдать: за этим смотрят в артели строго. К тому же еслидал
обещание, то исполни, - и на этом артельнастоит.Иначесгрызут.Забьют,
пожалуй, или просто убьют, по крайней мере застращают.
В самом деле, допусти артель хоть один раз в таком деле поблажку, тои
обыкновениесменыименамикончится.Колиможнобудетотказыватьсяот
обещания и нарушать сделанный торг, уже взявши деньги, - ктожебудетего
потом исполнять? Одним словом - тут артельное, общее дело, а потому и партия
к этому делу очень строга. Наконец Сушилов видит, что уже неотмолишься,и
решается вполне согласиться. Объявляетсявсейпартии;ну,тамкогоеще
следует тоже дарят и поят, если надо. Тем, разумеется, всеравно:Михайлов
или Сушилов пойдут к черту нарога,ну,авино-товыпито;угостили,-
следовательно, и с их стороны молчок. На первом же этапеделают,например,
перекличку; доходит до Михайлова: "Михайлов!"Сушиловоткликается:я!
"Сушилов!" Михайлов кричит: я - и пошли дальше. Никто и не говорит уж больше
об этом. В Тобольске ссыльных рассортировывают. "Михайлова" на поселение,а
"Сушилова" под усиленным конвоем препровождаютвособоеотделение.Далее
никакой уже протест невозможен; да и чем в самом деле доказать?Насколько
лет затянется такое дело? Что за него еще будет?Где,наконец,свидетели?
Отрекутся, если б и были.
Так и останется в результате, что Сушилов за рубль
серебром да за красную рубаху в "особое отделение" пришел.
Арестанты смеялись над Сушиловым - не за то, что онсменился(хотяк
сменившимся на более тяжелую работу с легкой вообще питают презрение, как ко
всяким попавшимся впросак дуракам), а за то,чтоонвзялтолькокрасную
рубаху и рубль серебром: слишком уж ничтожная плата. Обыкновенно меняются за
большие суммы, опять-таки судяотносительно.Берутдажеипонескольку
десятков рублей.НоСушиловбылтакбезответен,безличенидлявсех
ничтожен, что над ним и смеяться-то как-то не приходилось.
Долго мы жили с Сушиловым, уже несколько лет. Мало-помалу он привязался
ко мне чрезвычайно; я не мог этого не заметить, так что и я оченьпривыкк
нему. Но однажды - никогда не могу простить себе этого - он чего-то помоей
просьбе не выполнил, а между тем только что взял уменяденег,ияимел
жестокость сказать ему: "Вот, Сушилов, деньги-то выберете,адело-тоне
делаете". Сушилов смолчал, сбегал по моему делу, но что-то вдругзагрустил.
Прошло дня два. Я думал: не может быть, чтоб он это от моихслов.Язнал,
что один арестант, Антон Васильев, настоятельнотребовалснегокакой-то
грошовый долг. Верно, денег нет, а он боится спросить у меня. На третий день
я и говорю ему: "Сушилов, вы, кажется, у меняхотелиденегспросить,для
Антона Васильева? Нате". Я сидел тогда на нарах; Сушилов стоял передомной.
Он был, кажется, очень поражен, что я сам ему предложил денег, самвспомнил
о его затруднительном положении, тем более что впоследнеевремя,поего
мнению, уж слишком много у меня забрал, так что и надеяться не смел,чтоя
еще дам ему. Он посмотрел на деньги,потомнаменя,вдруготвернулсяи
вышел. Все это меня очень поразило. Я пошел за ним и нашел его за казармами.
Он стоял у острожного частокола, лицом к забору,прижавкнемуголовуи
облокотясь на него рукой. "Сушилов, что с вами?" -спросиляего.Онне
смотрел на меня, и я, кчрезвычайномуудивлению,заметил,чтоонготов
заплакать: "Вы, Александр Петрович...думаете,-началонпрерывающимся
голосом и стараясь смотреть в сторону, - что я вам... заденьги...ая...
я... ээх!" Тут он оборотился опять к частоколу, так чтодажестукнулсяоб
него лбом, - и какзарыдает!..Первыйразявиделвкаторгечеловека
плачущего. Насилу я утешил его, и хоть он с тех пор, если возможно это,еще
усерднее начал служить мнеи"наблюдатьменя",нопонекоторым,почти
неуловимым признакам я заметил, что его сердце никогда не могло простить мне
попрек мой. А между тем другие смеялись же над ним, шпыняли егопривсяком
удобном случае, ругали его иногда крепко, - а онжилжеснимиладнои
дружелюбно иникогданеобижался.Да,оченьтруднобываетраспознать
человека, даже и после долгих лет знакомства!
Вот почему с первого взгляда каторга и не могла мне представиться в том
настоящем виде, как представилась впоследствии.