Любопытно,что
такие же отношения продолжались между нами не только в первые дни,ноив
продолжение нескольких лет сряду и почти никогда не становились короче, хотя
он действительно был мне предан. Я даже и теперь не могу решить: чего именно
ему от меня хотелось, зачем он лез ко мне каждый день? Хоть ему ислучалось
воровать у меня впоследствии, но он воровал как-то нечаянно; денег жепочти
никогда у меня не просил, следовательно, приходил вовсе не заденьгамиили
за каким-нибудь интересом.
Не знаю тоже почему, но мне всегда казалось, что он как будто вовсене
жил вместе со мною в остроге, а где-то далеко в другомдоме,вгороде,и
только посещалострогмимоходом,чтобузнатьновости,проведатьменя,
посмотреть, как мы все живем. Всегда он куда-то спешил, точно где-то кого-то
оставил и там ждут его, точно где-то что-то недоделал. А между тем как будто
и не очень суетился. Взгляд у него тоже был какой-то странный:пристальный,
с оттенком смелости и некоторой насмешки, но глядел он как-товдаль,через
предмет; как будто из-за предмета, бывшегопередегоносом,онстарался
рассмотреть какой-то другой, подальше. Это придавало ему рассеянныйвид.Я
нарочно смотрел иногда: куда пойдет от меня Петров? Где это его так ждут? Но
от меня он торопливо отправлялся куда-нибудь в казарму или в кухню,садился
там подле кого-нибудь из разговаривающих, слушал внимательно, иногдаисам
вступал в разговор дажеоченьгорячо,апотомвдругкак-тооборвети
замолчит. Но говорил ли он, сидел ли молча, а все-таки виднобыло,чтоон
так только, мимоходом, что где-то там есть дело итамегождут.Страннее
всего то, что дела у него не было никогда, никакого; жилонвсовершенной
праздности (кроме казенных работ, разумеется). Мастерства никакого незнал,
да и денег у него почти никогда не водилось. Но он иобденьгахнемного
горевал. И об чем он говорил со мной? Разговор его бывал так же странен, как
и он сам. Увидит, например, что я хожу где-нибудь один за острогом, ивдруг
круто поворотит в мою сторону. Ходил онвсегдаскоро,поворачивалвсегда
круто. Придет шагом, а кажется, будто он подбежал.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Я вам не помешал?
- Нет.
- Я вот хотел вас про Наполеона спросить. Он ведьроднятому,чтов
двенадцатом году был? (Петров был из кантонистов и грамотный).
- Родня.
- Какой же он, говорят, президент?
Спрашивал он всегда скоро, отрывисто, как будто ему надо было как можно
поскорее об чем-то узнать. Точноонсправкунаводилпокакому-тоочень
важному делу, не терпящему ни малейшего отлагательства.
Я объяснил, какой он президент, и прибавил, что, можетбыть,скорои
императором будет.
- Это как?
Объясниля,повозможности,иэто.Петроввнимательнослушал,
совершенно понимая и скоро соображая, даже наклонив в мою сторону ухо.
- Гм. А вот я хотелвас,АлександрПетрович,спросить:правдали,
говорят, есть обезьяны, у которыхрукидопяток,авеличинойссамого
высокого человека?
- Да, есть такие.
- Гм. А вот я хотелвас,АлександрПетрович,спросить:правдали,
говорят, есть обезьяны, у которыхрукидопяток,авеличинойссамого
высокого человека?
- Да, есть такие.
- Какие же это?
Я объяснил, сколько знал, и это.
- А где же они живут?
- В жарких землях. На острове Суматре есть.
- Это в Америке, что ли? Как это говорят, будто там людивнизголовой
ходят?
- Не вниз головой. Это вы про антиподов спрашиваете.
Я объяснил, что такое Америка и, по возможности, что такое антиподы. Он
слушал так же внимательно, как будто нарочно прибежал для одних антиподов.
- А-а! А вот я прошлого года про графиню Лавальер читал,отадъютанта
Арефьев книжку приносил. Так это правда илитактолько-выдумано?Дюма
сочинение.
- Разумеется, выдумано.
- Ну прощайте. Благодарствуйте.
И Петров исчезал, и в сущности никогда почти мы не говорили иначе,как
в этом роде.
Я сталонемсправляться.М.,узнавшиобэтомзнакомстве,даже
предостерегал меня. Он сказал мне, что многие из каторжныхвселяливнего
ужас, особенно сначала, с первых дней острога, но ни один изних,нидаже
Газин, не производил на него такого ужасного впечатления, как этот Петров.
- Это самый решительный, самый бесстрашный из всех каторжных, - говорил
М. - Он на все способен; он ни перед чем неостановится,еслиемупридет
каприз. Он и вас зарежет, если ему это вздумается, так, простозарежет,не
поморщится и не раскается. Я даже думаю, он не в полном уме.
Этот отзыв сильно заинтересовал меня. Но М.как-тонемогмнедать
ответа, почему ему так казалось. И странное дело: несколько лет сряду я знал
потом Петрова, почти каждый день говорил с ним; всевремяонбылкомне
искренно привязан (хоть и решительнонезнаюзачто)-ивовсеэти
несколько лет, хотя он и жил в остроге благоразумно и ровно ничего не сделал
ужасного, но я каждый раз, глядя на него и разговариваясним,убеждался,
что М. был прав и что Петров, может быть, самый решительный,бесстрашныйи
не знающий над собоюникакогопринуждениячеловек.Почемуэтотакмне
казалось - тоже не могу дать отчета.
Замечу, впрочем, что этот Петров был тотсамый,которыйхотелубить
плац-майора, когда его позвали к наказанию и когда майор "спасся чудом", как
говорили арестанты, - уехав перед самой минутой наказания. В другой раз, еще
до каторги, случилось, что полковник ударил его на учении. Вероятно,егои
много раз перед этим били; но в этот раз оннезахотелснестиизаколол
своего полковникаоткрыто,средибеладня,передразвернутымфронтом.
Впрочем, я не знаю в подробности всей его истории;онникогдамнееене
рассказывал. Конечно, это былитольковспышки,когданатураобъявлялась
вдруг вся, целиком.