Игдеэтотнарод
выучился!
Раз в эти первые дни, в один длинный вечер, праздно и тоскливо лежана
нарах,япрослушалодинизтакихрассказовипонеопытностипринял
рассказчика за какого-то колоссального,страшногозлодея,занеслыханный
железный характер, тогда как в это же время чуть не подшучивал над Петровым.
Темойрассказабыло,какон,ЛукаКузьмич,недлячегоиного,как
единственно для одного своего удовольствия, уложил одного майора. ЭтотЛука
Кузьмичбылтотсамыймаленький,тоненький,свостренькимносиком,
молоденький арестантик нашей казармы, из хохлов,окоторомужекак-тои
упоминал я. Был он в сущности русский, а толькородилсянаюге,кажется,
дворовым человеком. В нем действительнобылочто-товострое,заносчивое:
"мала птичка, да ноготоквостер".Ноарестантыинстинктивнораскусывают
человека. Его очень немного уважали, или, как говорят в каторге, "емуочень
немного уважали". Он был ужасно самолюбив. Сидел он в этот вечер на нарахи
шил рубашку. Шитье бельябылоегоремеслом.Подленегосиделтупойи
ограниченный парень, но добрый и ласковый, плотный и высокий, егососедпо
нарам, арестант Кобылин. Лучка, по соседству, часто с ним ссорился ивообще
обращался свысока, насмешливо и деспотически,чегоКобылинотчастиине
замечал по своему простодушию. Он вязал шерстяной чулок и равнодушнослушал
Лучку. Тот рассказывал довольно громко и явственно. Ему хотелось, чтобывсе
его слушали, хотя, напротив, и старался делать вид, что рассказываетодному
Кобылину.
- Это, брат, пересылали меня изнашегоместа,-началон,ковыряя
иглой, - в Ч-в, по бродяжеству значит.
- Это когда же, давно было? - спросил Кобылин.
- А вот горох поспеет - другой год пойдет. Ну, как пришливК-в-и
посадили меня туда на малое время в острог. Смотрю: сидятсомнойчеловек
двенадцать, все хохлов, высокие, здоровые, дюжие,точнобыки.Дасмирные
такие: еда плохая, вертит ими ихний майор, как его милостизавгодно(Лучка
нарочно перековеркал слово). Сижу день, сижу другой; вижу - трус народ. "Что
ж вы, говорю, такому дураку поблажаете?" - "А поди-кась сам с нимпоговори!
" - даже ухмыляются на меня. Молчу я.
- И пресмешной же тут был один хохол,братцы,-прибавилонвдруг,
бросая Кобылина и обращаясь ко всем вообще. - Рассказывал, какеговсуде
порешили и как он ссудомразговаривал,асамзаливается-плачет;дети,
говорит, у него остались, жена. Сам матерой такой, седой, толстый."Яему,
говорит, бачу: ни! А вин, бисов сын, все пишет, все пишет. Ну, бачу соби, да
щоб ты здох, а я б подывився! А вин все пишет, все пишет, да як писне!.. Тут
и пропала моя голова!" Дай-ка, Вася, ниточку; гнилые каторжные.
- Базарные, - отвечал Вася, подавая нитку.
- Наши швальные лучше. Анамеднись Невалида посылали, и у какойонтам
подлой бабы берет? - продолжал Лучка, вдевая на свет нитку.
- Базарные, - отвечал Вася, подавая нитку.
- Наши швальные лучше. Анамеднись Невалида посылали, и у какойонтам
подлой бабы берет? - продолжал Лучка, вдевая на свет нитку.
- У кумы, значит.
- Значит, у кумы.
- Так что же, как же майор-то? - спросил совершенно забытый Кобылин.
Того только и было нужно Лучке. Однако ж он несейчаспродолжалсвой
рассказ, даже как будто и внимания не удостоил Кобылина. Спокойнорасправил
нитки,спокойноиленивопередернулподсобойногиинаконец-тоуж
заговорил:
- Взбудоражил наконец я моих хохлов, потребовали майора. А я еще с утра
у соседа жулик2 спросил, взял да и спрятал, значит, наслучай.Рассвирепел
майор. Едет. Ну, говорю, не трусить, хохлы! А у них уж душавпяткиушла;
так и трясутся. Вбежал майор; пьяный. "Кто здесь! Как здесь!Яцарь,яи
бог!"
----
2 Нож (Прим. автора).
- Как сказал он: "Я царь, я и бог",-яивыдвинулся,-продолжал
Лучка, - нож у меня в рукаве.
"Нет, говорю, ваше высокоблагородие, - а сам помаленькувсеближеда
ближе, - нет, уж это как же может быть, говорю, ваше высокоблагородие, чтобы
вы были у нас царь да и бог?"
"А, так это ты, так это ты? - закричал майор. - Бунтовщик!"
"Нет,говорю(асамвсеближедаближе),нет,говорю,ваше
высокоблагородие,как,может,известноиведомовамсамим,богнаш,
всемогущий и вездесущий, един есть, говорю. И царь наш един, над всеминами
самим богом поставленный. Он, ваше высокоблагородие, говорю, монарх.Авы,
говорю, ваше высокоблагородие,ещетолькомайор-начальникнаш,ваше
высокоблагородие, царскою милостью, говорю, и своими заслугами".
"Как-как-как-как!"-такизакудахтал,говоритьнеможет,
захлебывается. Удивился уж очень.
"Да, вот так", - говорю; да как кинусь на него вдруг да всамыйживот
ему так-таки весь нож и впустил. Ловко пришлось. Покатился да тольконогами
задрыгал. Я нож бросил.
"Смотрите, говорю, хохлы, подымайте его теперь!"
Здесь уже я сделаю одно отступление. К несчастью, такиевыражения:"Я
царь, я и бог" - и много других подобных этому были в немалом употреблении в
старину между многими из командиров. Надо, впрочем,признаться,чтотаких
командиров остается уже немного, а может быть, и совсемперевелись.Замечу
тоже, что особенно щеголяли и любили щеголятьтакимивыражениямибо'льшею
частью командиры, сами вышедшие из нижних чинов. Офицерскийчинкакбудто
переворачивает всю их внутренность, а вместеиголову.Долгокряхтяпод
лямкой и перейдя все степени подчиненности, они вдруг видят себяофицерами,
командирами, благородными и с непривычки ипервогоупоенияпреувеличивают
понятие о своеммогуществеизначении;разумеется,толькоотносительно
подчиненныхимнижнихчинов.