Ни признаков стыда и раскаяния! Впрочем, было и какое-то наружноесмирение,
так сказать официальное, какое-то спокойное резонерство: "Мы погибший народ,
- говорили они, - не умел на воле жить, теперь ломай зеленую улицу,поверяй
ряды". - "Не слушался отца и матери, послушайся теперь барабанной шкуры".-
"Не хотел шить золотом, теперь бей камни молотом". Все это говорилось часто,
и в виде нравоучения и в виде обыкновенных поговорок и присловий, но никогда
серьезно. Все это были только слова. Вряд ли хотьодинизнихсознавался
внутренно в своей беззаконности. Попробуйктонеизкаторжныхупрекнуть
арестанта его преступлением, выбранить его (хотя, впрочем, не в русском духе
попрекать преступника) - ругательствам не будет конца. А какие были онивсе
мастераругаться!Ругалисьониутонченно,художественно.Ругательство
возведено было у них в науку; старались взятьнестолькообиднымсловом,
сколькообиднымсмыслом,духом,идеей-аэтоутонченнее,ядовитее.
Беспрерывные ссоры еще более развивали между ними эту науку. Весь этот народ
работализ-подпалки,-следственно,онбылпраздный,следственно,
развращался: если и не был прежде развращен, то в каторгеразвращался.Все
они собрались сюда не своей волей; все они были друг другу чужие.
"Черт трое лаптей сносил, прежде чемнассобралводнукучу!"-
говорили они про себя сами;апотомусплетни,интриги,бабьинаговоры,
зависть, свара, злость были всегда на первом плане в этойкромешнойжизни.
Никакая баба не в состоянии была быть такой бабой,какнекоторыеизэтих
душегубцев. Повторяю, были и между ними люди сильные,характеры,привыкшие
всю жизнь свою ломить и повелевать,закаленные,бесстрашные.Этихкак-то
невольно уважали; они же, с своей стороны, хотя часто и очень ревнивы были к
своей славе, новообщестаралисьнебытьдругимвтягость,впустые
ругательства не вступали, велисебяснеобыкновеннымдостоинством,были
рассудительныипочтивсегдапослушныначальству,-неизпринципа
послушания, не из состояния обязанностей, атак,какбудтопокакому-то
контракту, сознав взаимные выгоды. Впрочем, с ними и поступали осторожно.Я
помню, как одного из таких арестантов, человека бесстрашного и решительного,
известногоначальствусвоимизверскиминаклонностями,закакое-то
преступление позвали раз кнаказанию.Деньбыллетний,поранерабочая.
Штаб-офицер, ближайший и непосредственный начальник острога, приехалсамв
кордегардию, которая была у самых наших ворот, присутствовать при наказании.
Этот майор был какое-то фатальное существо для арестантов; ондовелихдо
того, что они его трепетали. Был он до безумия строг, "бросалсяналюдей",
какговориликаторжные.Всегоболеестрашилисьонивнемего
проницательного, рысьего взгляда, от которого нельзя было ничего утаить.Он
видел как-то не глядя.
Он
видел как-то не глядя. Входя в острог, он уже знал, что делаетсянадругом
конце его. Арестанты звали его восьмиглазым. Егосистемабылаложная.Он
только озлоблял уже озлобленных людей своими бешеными, злымипоступками,и
если б не было над ним коменданта, человека благородного ирассудительного,
умерявшего иногда его дикие выходки, то онбынаделалбольшихбедсвоим
управлением. Не понимаю,каконмогкончитьблагополучно;онвышелв
отставку жив и здоров, хотя, впрочем, и был отдан под суд.
Арестантпобледнел,когдаегокликнули.Обыкновенноонмолчаи
решительно ложилсяподрозги,молчатерпелнаказаниеивставалпосле
наказаниякаквстрепанный,хладнокровноифилософскисмотряна
приключившуюся неудачу. С ним, впрочем, поступали всегдаосторожно.Нона
этот раз он считал себяпочему-топравым.Онпобледнели,тихонькоот
конвоя, успел сунуть в рукав острый английский сапожный нож. Ножиивсякие
острые инструментыстрашнозапрещалисьвострога.Обыскибыличастые,
неожиданные и нешуточные, наказания жестокие; но так как трудноотыскатьу
вора, когда тот решится что-нибудь особенноспрятать,итаккакножии
инструменты быливсегдашнеюнеобходимостьювостроге,то,несмотряна
обыски, они не переводились. А если и отбирались, тонемедленнозаводились
новые. Вся каторга бросилась к забору и с замиранием сердца смотреласквозь
щели паль. Все знали, что Петров в этот раз не захочет лечь под розги ичто
майору пришел конец. Но в самую решительную минуту наш майор сел на дрожки и
уехал, поручив исполнение экзекуции другому офицеру."Самбогспас!"-
говорили потом арестанты. Что касается до Петрова, онпреспокойновытерпел
наказание. Его гнев прошел с отъездом майора. Арестант послушен и покорен до
известной степени; но есть крайность, которую ненадопереходить.Кстати:
ничегонеможетбытьлюбопытнееэтихстранныхвспышекнетерпенияи
строптивости.Часточеловектерпитнескольколет,смиряется,выносит
жесточайшие наказанияивдругпрорываетсянакакой-нибудьмалости,на
каком-нибудь пустяке, почти за ничто. На иной взгляд, можно даже назвать его
сумасшедшим; да так и делают.
Я сказал уже, что в продолжение нескольких лет я не видалмеждуэтими
людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думыосвоем
преступлении и что большая часть из них внутренносчитаетсебясовершенно
правыми. Это факт. Конечно, тщеславие, дурные примеры, молодечество,ложный
стыд во многом тому причиною. Сдругойстороны,ктоможетсказать,что
выследил глубину этих погибших сердец и прочел в нихсокровенноеотвсего
света? Но ведь можно же было, востольколет,хотьчто-нибудьзаметить,
поймать,уловитьвэтихсердцаххотькакую-нибудьчерту,котораябы
свидетельствовала овнутреннейтоске,острадании.