Помолившисьипропевпередобразом,онсталперед
арестантами, и все с истинным благоговением стали подходить прикладываться к
кресту. Затем священник обошел все казармы и окропилихсвятоюводою.На
кухне он похвалил наш острожный хлеб, славившийся своим вкусом вгороде,и
арестанты тотчас же пожелали ему послать два свежих и только чтовыпеченных
хлеба; на отсылку их немедленно употреблен был один инвалид. Крест проводили
с тем же благоговением, скакимивстретили,изатемпочтитотчасже
приехали плац-майор и комендант. Коменданта у нас любили и даже уважали.Он
обошел все казармы в сопровождении плац-майора, всех поздравил с праздником,
зашел в кухню и попробовал острожных щей. Щи вышлиславные;отпущенобыло
для такого дня чуть не по фунту говядины на каждого арестанта.Сверхтого,
сготовлена была просяная каша, и масла отпустили вволю. Проводив коменданта,
плац-майор велел начинать обедать. Арестанты старались не попадаться емуна
глаза. Не любили у нас его злобноговзглядаиз-подочков,которымони
теперьвысматривалнаправоиналево,ненайдетсялибеспорядков,не
попадется ли какой-нибудь виноватый.
Стали обедать. Поросенок Акима Акимыча был зажарен превосходно.Ивот
не могу объяснить, как это случилось:тотчасжепоотъездеплац-майора,
каких-нибудьпятьминутспустя,оказалосьнеобыкновенномногопьяного
народу, а между тем, еще за пять минут, все были почтисовершеннотрезвые.
Явилось много рдеющих и сияющих лиц, явились балалайки. Полячок соскрипкой
уже ходил за каким-то гулякой, нанятый на весь день,ипилилемувеселые
танцы. Разговор становился хмельнееишумнее.Ноотобедалибезбольших
беспорядков. Все были сыты. Многие из стариков и солидных отправились тотчас
же спать, что сделал и Аким Акимыч, полагая, кажется, что в большой праздник
послеобеданепременнонужнозаснуть.Старичокизстародубовских
старообрядцев, вздремнув немного, полез на печку,развернулсвоюкнигуи
промолился до глубокой ночи, почти непрерываямолитвы.Емутяжелобыло
смотреть на "страм", как говорил он провсеобщуюгулянкуарестантов.Все
черкесы уселись на крылечкеислюбопытством,авместеиснекоторым
омерзением смотрели на пьяный народ. Мне повстречался Нурра: "Яман, яман!-
сказал он мне, покачивая головою с благочестивым негодованием, -ух,яман!
Аллах сердит будет!" Исай Фомич упрямо и высокомерно засветил в своем уголку
свечку и началработать,видимопоказывая,чтонивочтонесчитает
праздник. Кой-где по углам началисьмайданы.Инвалидовнебоялись,ав
случае унтер-офицера, который сам старалсяничегонезамечать,поставили
сторожей. Караульный офицер раза три заглядывал во весь этот день вострог.
Но пьяные прятались, майданы снимались приегопоявлении,даисамон,
казалось, решался не обращать внимания на мелкие беспорядки. Пьяныйчеловек
в этот день считался уже беспорядком мелким.
Мало-помалу народ разгуливался.
Начинались и ссоры. Трезвых все-таки оставалосьгораздобольшаячасть,и
было кому присмотреть за нетрезвыми. Зато уж гулявшие пили безмеры.Газин
торжествовал. Он разгуливал с самодовольнымвидомоколосвоегоместана
нарах, под которое смело перенес вино, хранившееся до того времени где-тов
снегу за казармами, в потаенномместе,илукавопосмеивался,смотряна
прибывавших к нему потребителей. Сам он был трезв и не выпилникапли.Он
намерен был гулять в конце праздника, обобрав предварительно все денежкииз
арестантских карманов. По казармам раздавались песни. Но пьянство переходило
уже в чадный угар, и от песен недалеко было до слез.Многиерасхаживалис
собственными балалайками, тулупы внакидку, и с молодецкимвидомперебирали
струны. В особом отделении образовался дажехор,человекизвосьми.Они
славно пели под аккомпанемент балалаек и гитар. Чисто народных песенпелось
мало. Помню только одну, молодецки пропетую:
Я вечор млада
Во пиру была.
И здесьяуслышалновыйвариантэтойпесни,которогопреждене
встречал. В конце песни прибавлялось несколько стихов:
У меня ль, младой,
Дома убрано:
Ложки вымыла,
Во щи вылила;
С косяков сскребла,
Пироги спекла.
Пелись же большею частьюпеснитакназываемыеунасарестантские,
впрочемвсеизвестные.Однаизних:"Бывало..."-юмористическая,
описывающая, как прежде человек веселился и жил барином наволе,атеперь
попал в острог. Описывалось, как он подправлял прежде "бламанже шемпанским",
а теперь -
Дадут капусты мне с водою -
И ем, так за ушми трещит.
В ходу была тоже слишком известная: Прежде жил я, мальчик, веселилсяИ
имел свой капитал: Капиталу, мальчик, я решился И в неволю жить попал...
и так далее. Только у нас произносили не "капитал", а "копитал", производя
капитал от слова "копить"; пелись тоже заунывные. Одна была чисто
каторжная, тоже, кажется, известная:
Свет небесный воссияет,
Барабан зорю пробьет, -
Старший двери отворяет,
Писарь требовать идет.
Нас не видно за стенами,
Каково мы здесь живем;
Бог, творец небесный, с нами,
Мы и здесь не пропадем, и т. д.
Другая пелась еще заунывнее, впрочемпрекраснымнапевом,сочиненная,
вероятно, каким-нибудьссыльным,сприторнымиидовольнобезграмотными
словами.