Эточеловекполитичныйиобразованный;былкогда-тописареми
трактует своего друга несколько свысока, что томувтайнеоченьнеприятно.
Они весь день вместе пили.
- Он меня дерзнул! - кричит мясистый друг, крепко качаяголовуписаря
левой рукой, которою он обхватил его. "Дерзнул" -значитударил.Мясистый
друг, сам из унтер-офицеров, втайне завидует своему испитому другу, и потому
оба они, один перед другим, щеголяют изысканностью слога.
- А я тебе говорю, что и ты не прав... - начинает догматическиписарь,
упорно не подымая на него своих глаз и с важностью смотря в землю.
- Он меня дерзнул, слышь ты! - прерывает друг, еще больше теребя своего
милого друга. - Ты один мне теперь на всемсветеостался,слышьтыэто?
Потому я тебе одному говорю: он меня дерзнул!..
- А я опять скажу: такоекислоеоправданье,милыйдруг,составляет
только стыд твоей голове! - тоненьким и вежливым голоском возражаетписарь,
- а лучше согласись, милый друг, все этопьянствочерезтвоесобственное
непостоянство...
Мясистый друг несколько отшатываясь назад, тупо глядитсвоимипьяными
глазами на самодовольного писаришку и вдруг, совершенно неожиданно, изо всей
силы ударяет своимогромнымкулакомпомаленькомулицуписаря.Теми
кончается дружба за целый день. Милый друг без памяти летит под нары...
Вот входит в нашу казармуодинмойзнакомыйизособогоотделения,
бесконечно добродушный и веселый парень, неглупый,безобидно-насмешливыйи
необыкновенно простоватый с виду. Это тот самый, который, в первый мойдень
в остроге, в кухне за обедом искал, где живет богатый мужик, уверял, чтоон
"с анбицией", и напился со мною чаю. Он лет сорока, с необыкновеннотолстой
губой и с большим мясистым носом, усеянным угрями. В руках его балалайка, на
которой он небрежно перебирает струны. За ним следовал,точноприхвостень,
чрезвычайно маленький арестантик, с большой головой, которого яоченьмало
знал доселе. На него, впрочем, и никто не обращал никакого внимания. Онбыл
какой-тостранный,недоверчивый,вечномолчаливыйисерьезный;ходил
работать в швальню и,видимо,старалсяжитьособнякоминискемне
связываться. Теперь же, пьяный, он привязался, кактень,кВарламову.Он
следовал за ним в ужасном волнении, размахивал руками, бил кулаком по стене,
по нарам и даже чуть не плакал.Варламов,казалось,необращалнанего
никакого внимания, как будто и не было его подле. Замечательно,чтопрежде
эти два человека почти совсем другсдругомнесходились;унихипо
занятиям и по характеру ничего нет общего. И разрядов они разных и живутпо
разным казармам. Звали маленького арестанта - Булкин.
Варламов, увидев меня, осклабился. Я сидел на своих нарах упечки.Он
стал поодаль против меня, что-то сообразил, покачнулся и,неровнымишагами
подойдя ко мне, как-томолодцеватоизбоченилсявсемкорпусоми,слегка
потрогивая струны, проговорил речитативом, чуть-чуть постукивая сапогом:
Круглолица, белолица,
Распевает, как синица,
Милая моя;
Она в платьице атласном,
Гарнитуровом прекрасном,
Очень хороша.
Эта песня, казалось, вывела из себяБулкина;онвзмахнулрукамии,
обращаясь ко всем, закричал:
- Все-то, братцы, все-то он врет! Ни одного слованескажетвправду,
все врет!
- Старичку Александру Петровичу! - проговорилВарламов,сплутоватым
смехом заглядывая мне в глаза, и чуть не полез со мнойцеловаться.Онбыл
пьяненек.Выражение"Старичкутакому-то...",тоестьтакому-томое
почтение, употребляется в простонародье по всей Сибири, хотя бы относилось к
человекудвадцатилет.Слово"старичок"означаетчто-топочетное,
почтительное, даже льстивое.
- Ну что, Варламов, как поживаете?
- Да по деньку на день. А уж кто празднику рад, тот спозаранку пьян; вы
уж меня извините! - Варламов говорил несколько нараспев.
- И все-то врет, все-то он опять врет! - закричалБулкин,вкаком-то
отчаянии стуча рукою по нарам. Но тот как будто словодалнеобращатьна
него ни малейшего внимания, и в этом было чрезвычайно много комизму,потому
что Булкин привязался к Варламову совершенно ни стогониссегоещес
самого утра именно зато,чтоВарламов"всеврет",какемуотчего-то
показалось. Он бродил за ним, как тень, привязывался ккаждомуегослову,
ломал свои руки, обколотил их чуть не в кровь об стены и об нары истрадал,
видимо страдал от убеждения, что Варламов "все врет"! Еслибунегобыли
волосы на голове, он бы, кажется, вырвал их от огорчения. Точно онвзялна
себя обязанность отвечать за поступки Варламова, точно на его совести лежали
все недостатки Варламова. Но в том-то и штука, что тот даже и негляделна
него.
- Все врет, все врет, все врет! Ни одно-тословоегоникчемуне
подходит! - кричал Булкин.
- Да тебе-то что! - отвечали со смехом арестанты.
- Я вам, Александр Петрович, доложу, что был я очень красив изсебяи
очень меня любили девки... - начал вдруг ни с того ни с сего Варламов.
- Врет! Опять врет! - прерывает с каким-то визгом Булкин.
Арестанты хохочут.
- А я-то перед ними куражусь: рубаха на мне красная, шаровары плисовые;
лежу себе, как этакой граф Бутылкин, ну то есть пьян, как швед, одно слово -
чего изволите!
- Врет! - решительно подтверждает Булкин.
- А в те поры был у меня от батюшки домдвухэтажныйкаменный.Ну,в
два-то года я два этажа и спустил, остались у меня одни ворота безстолбов.
Что ж, деньги - голуби: прилетят и опять улетят!
- Врет! - еще решительнее подтверждает Булкин.
- Так уж я вот опомнясь и послал моим родичамотсюдаслезницу;авось
деньжонокпришлют.Потому,говорили,япротивродителевмоихшел.
Неуважительный был! Вот уж седьмой год, как послал.
- И нет ответу? - спросил я, засмеявшись.
- Да нет, - отвечал он, вдруг засмеявшисьсамивсеближеиближе
приближая свой нос к самому моему лицу.