Кольча-младший
полез было за кисетом, да бабушка заворчала:
-- Хватит табачище-тожрать натощак. За столступайте, потом ижгите
зелье клятое сколь влезет!
Мы уже за столом, в переднем углу оставилиместо деду. Это место свято
--никтонеимелправаего занимать. Кольча-младшийглянулнанас,
рассмеялся:
-- Видали, работнички-то уж начеку!
Все со смехом усаживались, гремели табуретками и скамьями. Исчез только
дед. Он возился на кухне, и нетерпение наше возрастало с каждой минутой.Ох
уж медлительный у насдед! Иговорит он пять или десятьслов на день. Все
остальное за него обязана говорить бабушка, так уж у них повелось.
Вот и дедушка. В руках у него холщовый мешочек. Он медленнозапустил в
негоруку.Мы с Алешкой подались вперед, не дышим. Наконец дедушкадостал
обломок белого калача и с улыбкой положил перед нами.
-- Это вам от зайца.
Япоказал Алешке пальцами уши надголовой,и онрасплылся в улыбке:
понял -- это от зайца. Мы схватили калач. Он мерзлый, что камень. По очереди
пытались откусить от него хоть крошечку.
-- А это от лисы, -- подал дедушка наливную зарыжелую шаньгу.
Кажется, наступила вершина наших чувств и восторгов, но это еще не все.
Дедушка ещеглубже залез рукоюк мешочек и долго-долго не вынимал подарок,
тихо улыбаясь в бороду, он хитровато поглядывал на нас.
А мы ужи без того готовы. У меня сердчишко сперва остановилось, потом
затрепыхалось, потом опять остано- вилось,в глазах рябило от напряжения. А
дед томил. Ох,томил! "Ну,дедушка!-- хотелось крикнугь. --Да что же у
тебя там еще, что?" Дедмедленно выудил измешочка кусок вареного, стылого
мяса, облепленного крошками, и торжественно протянул его:
-- А это от самого Мишки. Он там сено наше караулил.
-- От медведя?-- вскочил я. -- Алешка, этоотмедведя! Бу-бу-бу! --
показал яемуинадул щеки, насупил брови.Алешка понял меня, захлопал в
ладоши -- у нас с ним одинаковое представление о медведе.
Ломаемзубы,грыземмерзлыйкалач, шаньгу, мясо,оттаиваемлесные
подаркиязыком,ртом,дыханием.Вседружелюбнопоглядываютнанас,
подшучиваютивспоминаютсвоедетство.Итолькобабушканесердито
выговаривает деду:
-- Потеху потом бы отдал. Останутся без ужина. Да, мы так и не поели --
некогдабылоинехотелосьвроде бы. Сзамусоленнымогрызком калача и
плиточкой шаньги залезли мы на полати. На печке сегодня спит дедушка -- он с
холода. Ядержалврукехолодный, постепенно раскисающий кусочек калача,
Алешка --кружокшаньги.Мысмеялись,толкали друг дружку,пугаяодин
другого лесом, медведем. Полати под нами прогибались, тесины ходуном ходили,
но никто на нас не кричал-- всеуморились, наморозе напеклись икрепко
спали.
Уснули и мы с братаном в обнимку.Снилисьнам в ту зимнюю, тихую ночь
дивно-дивные сны.
Уснули и мы с братаном в обнимку.Снилисьнам в ту зимнюю, тихую ночь
дивно-дивные сны.
ВикторАстафьев.Собраниесочиненийвпятнадцатитомах.Том4.
Красноярск, "Офсет", 1997 г.
Конь с розовой гривой
Бабушкавозвратилась отсоседейисказаламне,чтолевонтьевские
ребятишки собираются на увал по землянику, и велела сходить с ними.
--Наберешь туесок. Я повезу свои ягодывгород, твоитоже продам и
куплю тебе пряник.
-- Конем, баба?
-- Конем, конем.
Пряникконем! Этож мечта всехдеревенских малышей.Он белый-белый,
этот конь. А грива у него розовая, хвост розовый, глаза розовые, копыта тоже
розовые.
Бабушка никогда не позволялатаскаться с кусками хлеба. Ешь за столом,
иначе будетхудо. Но пряник -- совсем другоедело. Пряник можно сунуть под
рубаху, бегать и слышать, как конь лягает копытами в голый живот. Холодея от
ужаса -- потерял, -- хвататься за рубаху и со счастьем убеждаться -- тут он,
тут конь-огонь!
Стаким конем сразупочету сколько,внимания! Ребята левонтьевские к
тебетаки этакластятся,ивчижапервомубитьдают, ииз рогатки
стрельнуть,чтоб толькоимпозволили потом откусить от конялибо лизнуть
его. Когда даешьлевонтьевскому Саньке или Таньке откусывать,надо держать
пальцамитоместо, покоторое откуситьположено, и держать крепко, иначе
Танька или Санька так цапнут, что останется от коня хвост да грива.
Левонтий,соседнаш, работал на бадогахвместе сМишкой Коршуковым.
Левонтий заготовлял лес набадоги, пилил его, колол и сдавал на известковый
завод, что был супротив села, подругую сторонуЕнисея. Один разв десять
дней, а может, и впятнадцать -- яточно непомню,--Левонтийполучал
деньги, и тогда всоседнем доме, где были одниребятишкии ничего больше,
начинался пир горой.
Какая-тонеспокойность,лихорадка,чтоли,охватываланетолько
левонтьевский дом, но ивсех соседей. Ранним ещеутромк бабушке забегала
тетка Васеня --жена дяди Левонтия, запыхавшаяся,загнанная,с зажатыми в
горсти рублями.
-- Кума! --испуганно-радостным голосом восклицалаона. --Долг-от я
принесла! -- И тут же кидалась прочь из избы, взметнув юбкою вихрь.
-- Да стой ты, чумовая! -- окликала ее бабушка. -- Сосчитать ведь надо.
Тетка Васеняпокорно возвращалась, и, пока бабушка считала деньги, она
перебирала босыминогами, ровногорячий конь, готовыйрвануть, как только
приотпустят вожжи.
Бабушка считала обстоятельно и долго, разглаживая каждый рубль. Сколько
я помню, большесеми илидесяти рублей из "запасу" на черный деньбабушка
никогда Левонтьихе не давала, потому как весь этот "запас" состоял, кажется,
издесятки.Ноипритакоймалойсуммезаполошная Васеняумудрялась
обсчитаться на рубль, когда и на целый трояк.