– Закрой глаза. Сосредоточься. Поверь в себя. Скажи: «Вот мое начало».
– Вот мое начало, – раболепно мямлю я. – Спасибо.
Дядя Билл кивает и возвращается к телефонному разговору:
– Извини, Паола.
Сгорая от стыда, я удаляюсь. Вот уж воспользовалась возможностью. Вот уж наладила контакты. Поскорее бы пережить эти идиотские похороны и вернуться домой.
Обогнув здание похоронного центра, сквозь стеклянные двери прохожу в холл. Там обитые бархатом стулья, на стенах репродукции с бесконечными голубями, а в воздухе явный недостаток кислорода. И ни души.
Вдруг из-за белесой двери доносится пение. Вот влипла. Уже началось. Пока я налаживала деловые контакты. Торопливо открываю дверь и оказываюсь в набитом людьми зале. Протиски-ваюсь в первые ряды и скромно присаживаюсь на краешек скамейки.
Не так-то просто отыскать родителей среди всей этой уймы народа. А цветов-то сколько! У стен повсюду белые и кремовые цветочные композиции. Где-то впереди женщина поет «Pie Jesu»,но передо мной столько людей, что я ее не вижу. Несколько человек рядом шмыгают но-сом, а у одной девицы слезы так и текут ручьем. Я чувствую себя немного не в своей тарелке. Все эти люди пришли сюда из-за моей двоюродной бабушки, а я ее никогда в глаза не видела.
И даже не подумала о цветах! Наверное, стоило отправить открытку или что-то в этом ро-де. Надеюсь, хоть мама с папой все сделали как надо.
Музыка такая чудесная, а атмосфера столь проникновенная, что я поневоле роняю не-сколько слезинок. Сидящая рядом со мной пожилая леди в черной бархатной шляпке замечает это и сочувственно шепчет:
– У вас есть платок, дорогая?
– Нет, – признаюсь я, и она немедленно лезет в большую старомодную лакированную сумку.
В ноздри ударяет запах камфары, мне удается разглядеть несколько пар очков, коробку мятных пастилок, упаковку шпилек, коробку с надписью «тесьма» и полпакета чайных бискви-тов.
– Всегда следует брать платок на похороны. – Она протягивает мне упаковку.
– Спасибо, – всхлипываю я, доставая один. – Это так мило с вашей стороны. Кстати, я вну-чатая племянница.
Она понимающе кивает:
– Должно быть, вам очень тяжело сейчас. Это такая потеря для всей семьи.
– Да-да… Конечно… – Я нервно комкаю платок, не могу же я сказать правду.
Честно признаться, никому нет до этого дела, а дядюшка Билл до сих пор болтает снаружи по своему смартфону. В конце концов я замечаю:
– Мы все должны поддерживать друг друга в этот тяжелый час.
– Точно. – Пожилая леди печально кивает, будто я изрекла вселенскую мудрость, а не прописную истину с открытки «Холлмарк», и сжимает мне руку.
– Мы все должны поддерживать друг друга. Я буду счастлива поговорить, дорогая, в любое время, когда захотите. Для меня большая честь познакомиться с кем-то из родственников Берта.
– Спасибо, – отвечаю я на автомате, потом до меня доходит…
Берт? Вряд ли мою бабушку звали Бертом, точнее, я совершенно уверена, что ее не звали Бертом. Ее звали Сэди.
– Знаете, вы так на него похожи… – Женщина изучает мое лицо.
Черт возьми, я ошиблась дверью!
– Взять, к примеру, лоб. И у вас его нос. Вам когда-нибудь говорили это, дорогая?
– Ну-у-у, пару раз, – мямлю я обескураженно. – Простите, я должна… Э-э-э… Спасибо большое за платок… – и я поспешно пячусь назад, к двери.
– Это внучатая племянница Берта, – слышу я вдали голос пожилой леди. – Она так рас-строена, бедняжка.
Я стремительно протискиваюсь к выходу, выскакиваю в холл и чуть ли не падаю в объятия родителей. Они стоят рядом с женщиной в темном костюме с густыми седыми волосами и пачкой буклетов в руке.
Они стоят рядом с женщиной в темном костюме с густыми седыми волосами и пачкой буклетов в руке.
– Лapa! Где ты пропадала? – Мама озадаченно смотрит на дверь. – Что ты там делала?
– Вы были на похоронах мистера Кокса? – интересуется седовласая.
– Я заблудилась, – оправдываюсь я. – Не знала, куда идти. Вам следовало бы вешать таб-лички над дверью.
Женщина молча указывает на набранную пластиковыми буквами надпись на двери: «Берт-рам Кокс. 13.30». Проклятье. И как я не заметила?
– В любом случае, – я пытаюсь сохранить остатки достоинства, – пойдемте. Надо занять место.
Глава вторая
Занимайте свои места. Вас ожидает представление. Самое унылое на свете.
Да нет, я понимаю, что это похороны, и на особое веселье не рассчитываю. Но на похоро-нах Берта хотя бы море цветов и музыка, соответствующая атмосфере. В соседнем зале в воздухе что-то особенное.
В нашем же ничего подобного. Это просто голая и убогая комната, гроб стоит на помосте, а на доске объявлений дурацкими пластиковыми буквами выложено: «Сэди Ланкастер». Ни цветов, ни приятного запаха, ни пения, только занудная фоновая музыка доносится из колонок. И к тому же почти нет народа. Мама, папа и я сгрудились по одну сторону прохода, а дядя Билл, тетя Труди и моя кузина Диаманта – по другую.
Я тайком изучаю родственников. Ничего общего с нами: они словно сошли со страниц модного глянцевого журнала. Дядюшка Билл развалился на пластиковом стуле с царственным видом и что-то печатает на смартфоне. Тетя Труди перелистывает «Хэлло!», наверняка выиски-вает сведения о своих знакомых. На ней черное платье в обтяжку, белокурые волосы умело рас-киданы вокруг лица. Декольте с последней нашей встречи стало еще глубже, а кожа так и сияет загаром. Тетя Труди вышла замуж за дядю Билла двадцать лет назад, но, поверьте, сейчас вы-глядит куда моложе, чем на свадебных фотографиях.
Их дочь Диаманта может похвастаться роскошной платиновой гривой и коротеньким пла-тьишком с принтами черепов. Нарядилась специально для похорон. Уши у нее заткнуты науш-никами, в руках телефон, лицо недовольно-скучающее, а взгляд то и дело обращается на часы. Диаманте семнадцать, у нее две машины и собственный модный дом «Балет и жемчуга», пода-ренный папочкой. (Я однажды зашла на их сайт, так там нет ни одного платья дешевле четырех сотен фунтов, покупают их преимущественно дети знаменитостей, за что попадают в специаль-ный список «Лучших Друзей Диаманты», в общем, клуб по интересам для своих.)
– Мам, – шепчу я, – почему нет цветов?
– Понимаешь, – мама заводится с полоборота, – я говорила с Труди насчет цветов, и она обещала все устроить. Труди? Что случилось с цветами?
– О! – Труди захлопывает журнал и оборачивается с явным желанием поболтать. – И вправду, мы это обсуждали. Но представляешь, во что это вылилось? – Она обводит зал рукой. – И все это ради каких-то двадцати минут! Надо быть реалисткой, Пиппа. Цветы – это просто раз-базаривание денег.
– Наверное, – неуверенно соглашается мама.
Тетушка Труди придвигается поближе и понижает голос:
– Я не поскупилась на похороны старухи. Но спросите себя: «Что она сделала для нас?» Я ее, например, вообще не знала. А вы?
– Ну, как тебе сказать, – мямлит мама потерянно, – у нее был удар, она была не в себе дол-гое время…
– И я о том же! – кивает Труди. – Она ничего не соображала. Тогда какой смысл? Мы здесь только из-за Билла. – Труди с обожанием взглядывает на мужа. – У него такое большое сердце. Я постоянно говорю людям…
– Ерунда! – Диаманта вдруг срывает наушники и насмешливо смотрит на мать. – Мы здесь ради папочкиного шоу.