Настене висит календарь. Каждый день отрывается один листок, за
неделю-семь,замесяц- тридцать.Тридцатьпервогодекабря,когда
календарь кончается, подаетсязаявка на новый -того же формата, такойже
печати:годсталновым,календарьосталсяпрежним.Настолележит
бухгалтерская книга со столбиками цифр. Как только столбик слева суммирован,
итогпереноситсянаправоисчетпродолжается,страницазастраницей.
Заполнена последняя страница,и книга окончена,начинаетсяновая, того же
вида, того же объема, ничемне отличающаяся от прежней. Все, что кончается,
появляется наследующий день вновь, однообразно, как сама служба; на той же
крышке столанеизменнолежат тежепредметы, те же стандартныебланки и
карандаши, скрепки и формуляры, каждый раз новые и каждый раз все такиеже.
Ничто не меняетсяв этот казенномпространстве, ничтоне добавляется, без
увяданияирасцветаздесьвластвуетоднаита жежизнь,вернее,не
прекращается ода и та же смерть. Единственно, что неодинаково в многообразии
предметов,-это ритм их износаи обновления,но не ихучасть. Карандаш
существует неделю и заменяется новым, таким же.Почтовая книга живет месяц,
электролампочка-три месяца, календарь- год.Плетеному стулуположено
служить тригода, прежде чем его заменят,а тому,кто отсиживаетна этом
стуле всюжизнь, - тридцать или тридцатьпятьлет; потомна стулсажают
новое лицо, однако стул ничем не отличается от своего предшественника.
В почтовойконторе Кляйн-Райфлинга,обыкновенного села вблизи Кремса,
что примерно в двух часах ездыпо железной дороге от Вены, таким заменяемым
предметомоборудования, как"служащий", является в 1926 году лицо женского
пола,и,посколькуконторачислитсяпокатегориинизших,этомулицу
пожалован титул "ассистента почты". Через стекло в перегородке особенно и не
разглядишьее,нувидишьнеприметный,но симпатичныйдевичийпрофиль,
тонковатые губы,бледноватые щеки,сероватые тениподглазами;вечером,
когда онавключает лампу,бросающую резкийсвет, внимательный взглядуже
заметит на лбу и на висках у нее легкие морщинки. И все же вместе с мальвами
уокна и охапкой бузины, которуюона поставила сегодня в жестянойкувшин,
этадевушка-самыйсвежийобъектсредипочтамтскихпринадлежностей
Кляйн-Райфлинга, и, как видно, продержится она на службе еще по меньшей мере
летдвадцать пять.Еще тысячии тысячи разэта женскаярука сбледными
пальцами поднимет и опустит дребезжащую стеклянную створку. Еще сотни тысяч,
а может,имиллионыписемона все тем же угловатымдвижениембросит на
резиновую подушкуи сотнитысячили миллионыразпристукнет почерненным
медным штемпелем, гася марки. Вероятно, это движение ее натренированной руки
станетещеболее четким, болеемеханически, болеебессознательным. Сотни
тысяч писем будет, конечно, разными, но всегда -письмами.
И марки разными,
о всегда-марками.Идни разными, но каждыйденьотвосьмичасов до
двенадцати, от двух до шести, и все годы расцвета и увядания - одна ита же
служба, одна и та же, одна и та же.
Может быть,в этот тихий летний полдень девушка спепельными волосами
размышляет за стеклянным окошком о том, что ее ждет впереди, а может, просто
замечталась. Во всякомслучае,еерукисоскользнули срабочего стола на
колении,сплетяпальцы,отдыхают,узкие,усталые,бледные.Втакой
ярко-голубой, такой знойный июльский полдень на почте Кляйн-Райфлинга дел не
предвидится,утренняяработаокончена, почтальонХинтерфельнер-вечно
жующийтабак горбун- уже давно разнес письма, никаких пакетов иобразцов
товаров сфабрикидо вечеране поступит, а писатьписьмауодносельчан
теперьнениохоты,нивремени.крестьяне,прикрывшисьширокополыми
соломенными шляпами,рыхлятвиноградники,босоногаядетвора, отдыхаяот
школы,резвится в ручье, мощенная булыжником площадка перед дверью пустует,
накаленнаяполуденным жаром. Хорошо бысейчас побыть дома,ихорошо, что
можно спокойно помечтать. В тени опущенных жалюзи спят на полках и в ящичках
карточкиибланки, взолотистомполумракеленивоивялопоблескивает
металломаппаратура.Тишина,словногустаязолотаяпыль,легла на все
предметы,илишьмежду рамамилилипутский оркестркомариныхскрипоки
шмелиной виолончелииграетлетний концерт.Единственное,что безустали
движется в прохладномпомещении, - это маятникдеревянных часов, висящих в
простенкемежду окон. Каждую секунду оникрохотным глоточком глотают каплю
времени,но этот слабый, монотонный шум скорее усыпляет, нежели пробуждает.
Такисидитпочтоваяассистенткавсвоеммаленькомуснувшеммирке,
охваченнаяприятнойистомой. Собственно,онасобираласьвышивать,даже
приготовила иголку и ножницы, но вышивка свалилась с колен на пол, а поднять
ее нет ни сил, ни желания. Откинувшись на спинку стула, закрыв глаза и почти
недыша,онаотдаетсяблаженномучувствуоправданного безделья,столь
редкому в ее жизни.
И вдруг: та-та! Она вздрагивает. Иеще раз металлический стук, тверже,
нетерпеливее:та-та-та.УпрямостучитаппаратМорзе,дребезжатчасы:
телеграмма - редкийгость в Кляйн-Райфлинге - хочет,чтобыеепринялис
уважением.Девушкаразом стряхиваетссебясонливость,устремляетсяк
аппаратному столу и хватает ленту. Но, едва разобрав первые слова на бегущей
ленте, краснеет до корней волос. Ибовпервые стех пор,как здесь служит,
она видит на ленте свое собственное имя. телеграмму уже отстучалидо конца,
она перечитывает ее второй раз, третий, ничего не понимая. Почему? Что?кто
это вздумал слать ей телеграмму из Понтрезины?
"КристинеХофленер, Кляйн-Райфлинг,Австрия.Срадостью ждемтебя,
приезжай любой день,только заранее сообщи телеграммойприбытие.