Чертовскихорошоиграютони,да исаминапоминают бесов,этисмуглые
аргентинцы в коричневых сзолотымипуговицамикурточках - ливрейные бесы,
посаженныенацепь,и все вместе, и каждый: воттот,худой,сверкающий
очками, так усердноклохчет,икает и булькаетнасвоемсаксофоне, будто
хочет насосатьсяизнего допьяна, а курчавый толстяк левее,пожалуй,еще
фанатичнеерубит,словнонаобум, поклавишам схорошоотрепетированным
восторгом, в то время как егососед, оскаливрот доушей,с непостижимой
свирепостьюизбиваетлитавру, тарелкиичто-то еще. Они,как ужаленные,
беспрестанно ерзают и дергаются на табуретках, будто их трясет электрическим
током,собезьяньимиужимкамиинарочитойяростьюониистязаютсвои
инструменты. Однако адскаягромыхальня работает, как точнейшаямашина; это
утрированноеподражание неграм, жесты, ухмылки,визги,ухватки,хлесткие
выкрикиишутки,-вседомельчайшихдеталейразученопонотами
отрепетированопередзеркалом,наиграннаяяростьисполненабезупречно.
Кажется,длинноногие, узкобедрые, бледно-напудренные женщинытоже понимают
это, так как их явно не возбуждает и не захватывает эта притворная пылкость,
повторяющаясяежевечерне. С накрепкоприклееннойулыбкойибеспокойными
краснымикоготками, они непринужденно чувствуютсебяврукахпартнеров;
равнодушно глядяпрямо передсобой, они, кажется,думают о чем-то ином, а
возможно, и ни о чем. Илишь она одна, посторонняя,новенькая, изумленная,
вынужденасдерживаться,чтобыне выдать своеговозбуждения, гаситьсвой
взгляд, ибо кровь все больше и больше волнуется от коварно щекочущей, дерзко
захватывающей,циничнострастноймузыки.И когда взвинченный ритмрезко
обрывается, сменившисьоглушительной тишиной, Кристинаоблеченно вздыхает,
словно избежала опасности.
Дядятяжелоотдувается,наконец-томожновытеретьпотсолбаи
отдышаться. гордый собой, она торжественно ведет Кристину обратно к столику,
где их ждет сюрприз: тетя заказала для обоих охлажденный на льду шербет. Еще
минуту назад у Кристины мелькнула мысль - не желание, а только мысль: хорошо
бы сейчас глотнутьчего-нибудь холодного,смочить голо и остудить кровь, и
вот- она не успела дажепопросить обэтом, как им ужеподали запотевшие
серебряныечашки; сказочный мир, где любоежелание исполняется прежде, чем
его выскажешь; ну как тут не быть счастливой!
Онаснаслаждениемвсасываетжгуче-холодный,нежно-пряныйшербет,
словно впитывает в себя через токую соломинку все соки и всю сладость жизнь.
Сердцееебьется радостными толчками,руки жаждут кого-нибудь приласкать,
глаза невольноблуждают вокруг, стремясьподелиться хоть частичкой горячей
благодарности, переполняющей душу.Тутеевзглядпадаетна дядю; добрый
старик сидит, откинувшись, на мягкомстуле,он всееще не пришелв себя,
никакнеотдышится, тоиделовытирает платком бисеринки пота.
Онтак
отчаянно старался доставить ей радость,старался, пожалуй, свыше своих сил;
Кристина признательнои ласково - она простоне может иначе - проглаживает
его тяжелую, твердую, морщинистую руку, лежащуюна спинке стула. Дядя сразу
же улыбаетсяиопять принимаетбодрый вид. Ему понятно, что означает этот
порывистый жест молодого, робкого, только начавшего пробуждаться существа; с
отеческимдобродушиемониспытываетудовольствие,видяееблагодарный
взгляд. Новсе-таки несправедливоне поблагодарить такжететю,ане его
одного, ведьименно тете,ее ласковомупокровительству, Кристинаобязана
всем:и тем,что оназдесь, и шикарныминарядами,иблаженным чувством
уверенностив этойроскошнойдурманящей среде.ИКристина, взяв за руки
обои,сияющимиглазамисмотритвсверкающийзал,какребеноку
рождественской елки.
Но вотсновазвучитмузыка, теперь онаглуше, нежнее,мягче,словно
тянетсяшлейф из черного блестящего шелка, - танго. Дядя делает беспомощное
лицо, он вынужден извиниться,но его шестидесятисемилетние ноги не выдержат
этот извивающегося танца.
- Ну что вы, дядя, мне в тысячу раз приятнее посидеть с вами, - говорит
она совершенно искренне, продолжая ласково держать руки обоих.
Ей так хорошо в этомтесномкругуродных сердец, под защитой которых
она чувствует себя в полной безопасности. Нотут она замечает, что, затенив
стол, ей кто-то кланяется: высокий, широкоплечийблондин,гладко выбритое,
загорелое, мужественное лицо над белоснежной кольчугой смокинга.Щелкнув на
прусский манер каблуками, он учтиво обращается на чистейшем северогерманском
к тете за позволением.
- Охотно разрешаю, - улыбается тетя, гордая столь быстрым успехом своей
протеже.
Смутившись, Кристина с легкой дрожью в коленях поднимается.То, что из
множества красивыхнарядныхженщинэтотэлегантный незнакомец выбрал ее,
застало ее врасплох, словно внезапныйудар молоточка по сердцу. Она глубоко
вздыхает икладет дрожащую рукуна плечо знатногогосподина. С первого же
шага оначувствует,каклегкоивместе стемвластноведетееэтот
безупречный партнер. Надо лишьподатливо уступать едваощутимому нажиму, и
ее тело гибко вторит его движениям, надолишь послушно отдаваться знойному,
манящему ритму, и нога сама, словноповолшебству,делает правильный шаг.
так она никогда нетанцевала,и ей самой удивительно, как это у неелегко
получается. будто еетело вдруг сделалось каким-то другимпод этимдругим
платьем, будто она научилась этим льнущим движениям в каком-то забытом сне -
стакойсовершеннойлегкостьюподчиняетсяоначужой воле.Упоительная
уверенность внезапно овладевает ею; голова запрокинута,словно опирается на
невидимуювоздушную подушку, глазаполузакрыты,груди нежно колышутся под
шелком; полностью отрешенная, непринадлежащая более самой себе, Кристина с
изумлениемчувствует, будто унее появились крылья и онапохает позалу.
Время от времени, когда она, отвлекшись отэтого ощущения невесомости и как
бы вынырнув из подхватившейееволны, поднимает взглядкблизкому чужому
лицу, ей кажется, что в его суровых зрачках мелькает довольная одобрительная
улыбка,итогда еепальцыеще доверчивеепожимают чужуюруку.