.Ах, теперьона может
спокойно умереть, теперь все хорошо.
Закутанная вшалиповерх сорочек и нижних юбок,старая, расплывшаяся
женщина, пошатываясь, топает слоновьиминогами взад-вперед по комнатетак,
что трещат половицы.Она непрерывно жестикулирует и всхлипывает, то идело
утираяглазабольшим краснымносовым платком; затем,выдохшисьот столь
бурных проявленийчувств,постанывая,садится,сморкается,собираясьс
силами для очередного монолога. И вновь ейприходит на ум что-то еще, и она
говорит, и говорит,и стонет, ивсхлипывает, и радуется нежданной удаче. И
вдруг, в минуту изнеможения, замечает,что Кристина, которойпредназначены
все эти восторги, стоит бледная, смущенная,взгляд ее выражаетудивление и
даже замешательство, и онасовершенно не знает, что сказать. Старой женщине
досадно. Собравшись с силами,она еще раз поднимаетсясо стула, подходит к
дочери,хватаетее за плечи,крепкоцелует, прижимает к себе,тормошит,
словно хочет разбудить ее, вывести из оцепенения.
- Ну чеготы молчишь? Кого жеэто касается, как не тебя, что с тобой,
глупышка? Стоишь будто истуканиничегоне говоришь, нисловечка, а ведь
такое счастье выпало! Радуйся же! Ну почему ты не радуешься?
Служебныйустав строго-настрогозапрещает почтовому персоналу надолго
покидать конторуврабочеевремя, идажесамаявескаяличнаяпричина
бессильнапредглавнымзакономказенногомира:сначаласлужба,потом
человек,сначалабуква,потом смысл. Такчто посленебольшогоперерыва
служащаяпочтыКляйн-Райфлингавновьсидитзаокошком,исполняясвои
обязанности. Никто ее за это время не спрашивал. Как и четверть часаназад,
бумагиразложенынапокинутомстоле,молчит,поблескиваялатуньюв
полумраке,выключенныйтелеграфныйаппарат,которыйнедавнотакее
взбудоражил. Славабогу, никтоне заходил, никаких упущенийнет. С чистой
совестьюможно теперьспокойно поразмышлять о внезапной новости, слетевшей
сюда с проводов; ведь отзамешательстваКристинаещенеуспелапонять,
приятная это новость или нет. Постепенно ее мысли приходят впорядок. Итак,
она поедет, впервые уедетот матери,на двенедели, а можети больше,к
чужим людям, нет, к тете Кларе, маминой сестре, в шикарный отель, Надо взять
отпуск,заслуженныйотпуск,послемногихлетхотьразпо-настоящему
отдохнуть, поглядеть намир,увидетьчто-нибудь новое,инуюжизнь.Она
думает,думает.В сущности,вестьхорошая, имать права,что радуется,
вполне права.Честноговоря, это лучшая новость,которая пришла кним за
долгие-долгие годы. Впервыебросить опостылевшую службу, побыть на свободе,
увидеть новые лица, другой мир - разве это не подарок, буквально свалившийся
снеба? Но тутвее ушахсновараздаетсяудивленный испуганный,почти
гневный голос матери: "Ну почему ты не радуешься?"
Мать права, в самом деле,почему яне радуюсь? Почему во мне ничто не
шевельнулось, не дрогнуло,почему это не захватиломеня, не потрясла?Она
прислушивается к себе, но тщетно: внутренний голос не дает желанного ответа;
свалившийся с неба сюрприз по-прежнемувызывает у нее лишь чувство смущения
инепонятного испуга.
Странно,думает она,почему я нерада? Стони раз,
когдая вынимала изпочтовогомешкавидовыеоткрыткии,сортируяих,
рассматривала -серыенорвежские фиорды,бульвары Парижа, залив Сорренто,
каменные пирамиды Нью-Йорка, - разве не вздыхала я при этом?.. Когда?Когда
же и я увижу что-нибудь? О чем я мечтала в долгие, пустые утренние часы, как
не о том, чтобы когда-нибудь вырваться из этой клетки,забыть бессмысленную
поденщину,этоизнурительное состязаниесовременем.Хотькогда-нибудь
отдохнуть, использоватьдлясебя времявсе целиком, а непо клочкам,по
крохам, когда и ухватиться не за что. Хотькогда-нибудь не слышать по утрам
звонбудильника,этого злодея,погонщика,которыйпринуждаетвставать,
одеваться, топить печь, идти за молоком,захлебом, разогревать еду, затем
тащиться в конторуи как заведеннойштемпелевать конверты, писать, звонить
по телефону, апотом опятьдомой - кгладильной доске, ккухонной плите,
варить,стирать,штопать,ухаживатьзабольной и,наконец,смертельно
усталой проваливатьсяв сон. Тысячу разямечтала об этом, сто тысяч раз,
здесь, заэтим жестолом, в этойзатхлой клетке; и вот теперь, когдамне
выпала наконец такаяудача - поездка, свобода, а я - права мать, права, - а
я не радуюсь. Почему? Потому что не готова?
Бессильноопустивплечииуставившисьневидящимвзглядом вголую
казенную стену, она ждети ждет, не шевельнется ли наконец в ней запоздалая
радость.Невольнозатаив дыхание,она, словно беременная,вслушивается в
себя.
Ноникакогооткликане слышно,безмолвнои пусто, какв лесубез
птичьих голосов; и она, которой от роду всего двадцать восемь лет, с усилием
пытается вспомнить, что значит вообще - радоваться, и с ужасом обнаруживает:
она не помнит, что это такое- вроде какиностранный язык,который учил в
детстве, потом забыл и помнишь только, что когда-то зналего. Когдаже я в
последнийразрадовалась?-задумывается она,опустивголову;лобее
пересекаютдвемаленькиеморщинки.Ипостепенновпамяти,словнов
потускневшемзеркале,выплывает тонконогаябелокураядевочкав короткой
ситцевой юбке, беззаботно размахивающая школьным портфелем... Авот паркв
венскомпредместье: вокруг нее вихрем носятся десятокдевчонок - играютв
пятнашки. Каждыйбросок мяча сопровождается пронзительным визгом и взрывами
хохота, иейвспоминается, каклегко, каксвободно тогда смеялось, будто
смешинки таились наготовев горле,совсем близко, онивсевремя щекотали
где-топодкожей,бродилии толкалисьвкрови;достаточнобылолишь
встряхнуть их, и смех неудержимо выплескивался из горла, слишком неудержимо.
Поройв школе приходилось хвататьсяза партуи прикусывать губу, чтобы на
уроке французскогоязыка непрыснуть,услыхав какое-нибудь потешное слово
илиглупую шутку. Любого пустяка - запинки учителя, гримасы перед зеркалом,
кошки,забавноизогнувшей хвост, офицера, взглянувшего на тебя на улице, -
малейшей несуразицы было довольно,чтобы переполнявший тебясмех взорвался
от первой же искры.