Всееще молодая?Илиужестареющая?У глаз постепенно
наметились морщинки, иной раз устают ноги, весной почему-то болит голова. Но
жизнь все-таки идет вперед, иживетсяполучше. Держишьденьги врукахи
чувствуешь, какиеониопятьтвердые и круглые,унеепостоянная работа
"почтовойассистентки", да изять каждыймесяцприсылает материдва-три
банкнота. Теперьсамоевремяпопытатьсясновабытьмолодой, несразу,
потихоньку; мать даже требует, чтобы она выходила, развлекалась. Ивконце
концов заставляет ее записаться на уроки танцев в соседнем селе. Ритмические
движения эти даются ей нелегко, слишком уже глубоко вошла в ее плоть и кровь
усталость, суставы ее будто закоченели, и музыке не удается их отогреть. Она
тщательно разучивает танцевальные па, но этоне увлекает ее, не захватывает
по-настоящему,ивпервые она смутнодогадывается: слишкомпоздно,война
растоптала,оборвалаее молодость. Сломалась какая-топружинка внутри,и
мужчины, вероятно, тоже это чувствуют: ни одинвсерьез за ней не ухаживает,
хотя еенежный белокурый профиль кажетсячутьлине аристократическим на
фоне краснощеких, круглолицых деревенскихдевиц. Зато послевоеннаяпоросль
ведетсебя иначе,этисемнадцати-восемнадцатилетниенеждутсмиренно и
терпеливо, покакто-нибудь соизволитихвыбрать. Онисчитают,что имеют
право на удовольствие, и требуют его стаким пылом,словно хотят не только
насладиться своей молодостью, нои погулять еще за тех молодых, сотни тысяч
которыхубитыи погребены.С некимиспугом подмечает двадцатишестилетняя
девушка,каксамоуверенноитребовательнодержатсяэтиюные
представительницы нового поколения, какие у них знающие и дерзкие глаза, как
вызывающе они покачиваютбедрами,как хихикают в ответ нанедвусмысленные
прикосновения парнейикак,несмушаясь подруг,каждаяпопутидомой
заворачиваетс мужчиной в лесок.Кристине этопротивно. Усталой старухой,
сломленнойжизнью ибесполезной, чувствуетона себясреди этой жаднойи
грубой послевоенной поросли;онане хочет, да ине способна состязаться с
ними. Онавообщебольше не хочет никакойборьбы, никаких усилий!Лишь бы
спокойно дышать,молча предаваться грезам, исполнять свою службу,поливать
цветы подокном, ни кчему нестремиться, ничего не желать. Только ничего
большенетребовать, ничего нового, ничего волнующего; даже длярадости у
нее, двадцатишестилетней,обкраденной войной на десятоклет молодости, нет
больше ни духа, ни сил.
Сневольнымвздохом облегчения Кристинаотрешаетсяот воспоминаний.
Даже мысли о всех бедахигорестях,что она перенеславюные годы, и те
утомляют ее. Бессмысленна вся эта материнскаязатея! Зачем куда-то ехать, к
какой-то тетке, которой она не знает, к людям,с которыми у нее нетничего
общего. О господи, но что же делать, еслиматери такхочется, еслией это
доставляет радость,противиться не стоит, да и к чему?Я такустала,так
устала! Примирившисьссудьбой, Кристинадостает изверхнего ящика стола
листбумаги,аккуратносгибаетегопополами,подложивтранспарант,
принимается писатьзаявлениев венскую почт-дирекцию спросьбой, чтобы ей
предоставилиполагающийсяпозаконуотпуск -притом срочновсвязис
семейнымиобстоятельствами-иприслаликого-нибудьвзаменкначалу
следующейнедели; пишетровным,четким почерком,выводя красивые буквы с
волосянойлинией и нажимом.
Второе письмо - в Вену сестре: просьба получить
для неешвейцарскую визу, одолжить небольшой чемодан и приехать сюда, чтобы
договориться,какбытьс матерью. В последующие дни Кристина не торопясь,
тщательноготовитсяк поездке,без каких-либоожиданий, не испытываяни
радости, ни интереса, словно все это относится не к самой ее жизни, а к тому
единственному, чем они живет, - службе и долгу.
Вся неделя прошла в сборах. Вечерами шили, штопали, чистили и обновляли
старое; вдобавок сестра вместо того,чтобы купить что-нибудьна присланные
доллары("Лучшеприберечьих",-посоветовалаэтаробкаямещаночка),
одолжила кое-чтоизсобственногогардероба: ярко-желтое дорожноепальто,
зеленуюкофту, эмалевуюброшь, которую матькупилавВенециивовремя
свадебного путешествия,и небольшой плетеный чемодан.Этого вполне хватит,
полагаетсестра, в горах не щеголяютнарядами, авкрайнемслучаеесли
Кристине что понадобится, то уж лучше купить на месте. Наконец наступил день
отъезда.Плоскийплетеныйчемодан несет собственноручноФранц Фуксталер,
школьныйучительизсоседнегосела, оннехочет отказатьсебе вэтой
дружескойуслуге.Небольшогороста,тщедушныйиголубоглазый,робко
поглядывающийиз-заочков, он пришелкХофленерамсразужепослетой
телеграммы,чтобыпредложитьсвоюпомощь:вКляйн-Райфлингеони
единственные, скем он водит дружбу. Его женабольше года лежит в казенной
туберкулезной лечебнице "Алланд", признанная всеми врачами безнадежной; двух
их детей взяли к себе иногородниеродственники. Почти каждый вечер он сидит
дома,один вдвух вымершихкомнатах, и тихо предаетсясвоемуувлечению,
занимаясьмилымиегосердцу поделками. Онсоставляетгербарии,четко и
красиво надписывая шрифтом рондо названия засушенных цветов, красной тушью -
латинские,черной-немецкие; собственноручнопереплетаетсвои любимые,
кирпичногоцвета,брошюрыиздательства"Реклам"в картонныеобложкис
пестрым узором, а не корешке тончайшим чертежнымперомсмикроскопической
точностью вырисовывает печатные буквы. В более поздний час, когда соседи уже
спят, он берет скрипкуи по переписанным от руки нотам - не очень умело, но
весьма старательно- играет, обычно Шуберта и Мендельсона. Или же из взятых
вбиблиотекекнигвыписываетначетвертушкахтонкойзерненойбумаги
понравившиесяему стихи и мысли; когда этих белых листков набирается сотня,
он сшиваетих в очередной альбомс глянцевой обложкой и яркой табличкой на
переплете.СловноарабскийпереписчикКорана,онпредпочитаетмягкие
закругления,чередование тонких,спокойных линий и толстых,сэнергичным
нажимом, чтобы безмолвнымшрифтом оживить и сделать зримой ту невысказанную
радость и душевное напряжение, какие он испытывал во время чтения. Для этого
тихого,скромногосущества,обитающеговпредоставленнойемуобщинной
квартире (без садика под окнами), длятакого человека книги - все равно что
цветы вдоме,и онвысаживаетихна полкахяркими рядами, лелея каждую
книгу,словно старыйсадовник,бережно прикасаясь кней худымибледными
пальцами, как к хрупкой драгоценности.